Воспоминания металлурга

• Автор: Администратор
• 25.06.2010 20:15
• Обновление: 15.12.2014 21:50

В книге "Воспоминания металлурга" академик М. А. Павлов рассказывает о своей жизни и работе в черной металлургии, охватывая воспоминаниями более чем полувековой период.

В 1885 г., став инженером, он непрерывно работает в промышленности, сочетая с самого начала практическую деятельность инженера с большой и интересной научно-исследовательской и конструкторской работой. Автор был свидетелем или участником больших событий в развитии металлургического производства нашей страны; встречался со многими людьми; близко наблюдал хозяйничанье иностранных концессионеров на Юге России на заре развития здесь металлургической промышленности, хорошо знал уральскую металлургию, был за границей, изучал опыт передовых металлургических заводов Европы и Америки. Обо всем этом он рассказывает подробно, обстоятельно, дает анализ развития производства, характеристику некоторых деятелей металлургии.

Книга представляет большой интерес для работников черной металлургии, но ее с интересом прочтут и неметаллурги.

Литературная запись и обработка А. А. Бека.

Библиотека

Павлов М. А. Воспоминания металлурга / Киров: Кировская областная типография, 1992 – 320 с.

Читальный зал

На холуницких заводах

Часть первая, Глава шестая, XIV, фрагмент

Вскоре после неудачной поездки в Москву, в самом начале 1896 года, я получил письмо от своего бывшего хозяина – Пастухова Леонида Николаевича, который предложил мне место управляющего доменным производством на Сулинском заводе. Пастухов писал, что им нужен "опытный и знающий доменный инженер для того, чтобы поставить по-современному плавку чугуна на антраците".

Предложение смутило меня. Антрацитовой плавки не только я, но и никто в Европе не знал. Она практиковалась издавна (с сороковых годов XIX века) в восточной Пенсильвании, и в каком положении находилась к 1896 году, не было известно.

Я ответил Пастухову, что могу назвать себя "опытным и знающим инженером", но до сих пор работал только на древесном угле, а с антрацитовой плавкой, представляющей величайшую редкость, не знаком. Поэтому я могу занять предложенное мне место лишь при том условии, что мне дадут средства для поездки в Америку для предварительного ознакомления с делом.

Пастухов ответил согласием, и я, наконец-то, – в феврале 1896 года мог распрощаться с Холуницкими заводами.

Америка

Часть вторая, Глава первая, II

Однако, перед тем как отправиться за океан, я счел нужным съездить в Сулинский завод, для того, чтобы на месте ознакомиться с его производством, ибо только увидев, где и что там не ладится, я мог бы сравнить американскую плавку на антраците с нашей и извлечь наибольшую пользу из поездки.

Пастуховы согласились с моими доводами, отпустили меня в Сулин. Я пожил там некоторое время, познакомился с персоналом, с печами, с производством.

Основателем Сулинского завода был Дмитрий Александрович Пастухов, очень умный и предприимчивый человек. Ему первому пришла мысль построить механический завод в Ростове, существующий и поныне. Пустив в ход этот завод, он задумал где-либо неподалеку от Ростова основать металлургический завод с тем, чтобы иметь собственный металл для машиностроения.

Ближе всего к Ростову расположены богатые месторождения антрацита. Услышав, что в Америке выплавляют чугун на антраците, Пастухов поехал туда, лично видел антрацитовые доменные печи и вернулся с убеждением, что плавку чугуна можно вести и на донецком антраците. Он приобрел антрацитовые копи в Сулине и выстроил там доменную печь.

Осматривая в первый раз завод, я в здании воздуходувной машины заметил что-то вроде бюста.

– Что это такое?

– Бюст императора Петра I. Дмитрий Александрович велел поставить его здесь и выбить изречение Петра.

Я пригляделся. На – постаменте были высечены слова: "Сей минерал не нам, а потомкам нашим полезен будет".

Так, передают историки, сказал Петр во время Азовского похода, когда ему подали кусок антрацита.

Однако Дмитрию Пастухову вскоре пришлось испытать разочарование. Антрацит, который добывался на его руднике, не годился для доменной плавки, но шел для отопления всего завода, горел во всех печах, кроме доменных. Для домны пришлось искать антрацит особого сорта, доменный антрацит, который и нашелся неподалеку от Сулина в г. Александровске-Грушевском. Но и на этом антраците, вполне пригодном, вообще говоря, для доменных печей, плавка велась с постоянными перебоями, длительными расстройствами и т. д.

Первую доменную печь в Сулине построил горный инженер Мещерин, известный как доменный практик, побывавший в Англии и видевший работу шотландских доменных печей на сыром угле. Мещерин считал, что между сырым шотландским углем и нашим антрацитом нет существенной разницы, но грубо ошибался. Выстроенная им доменная печь являлась точной копией американской печи компании Томас. Я знал образец, с которого скопирована печь Мещерина, и сразу понял, что образец выбран неправильно.

Дмитрий Пастухов скоро поссорился с Мещериным, которому пришлось покинуть завод. Надо сказать, что Пастухов отличался вспыльчивым и даже вздорным характером. Рассказывали много анекдотов о том, как он приглашал и увольнял инженеров. Впоследствии я сам слышал от одного инженера, что ему, приглашенному на завод Дмитрием Пастуховым, не пришлось даже увидеть доменную печь. Он, приехав в Сулин, явился в контору, пошел к Дмитрию Александровичу, спросил, где будет жить. Выяснилось, что для него, семейного человека, нет подходящей квартиры. Это можно было бы как-нибудь уладить, но слово за слово, он разгорячился, поругался с Пастуховым и уехал, даже не зайдя на завод.

Дмитрий Пастухов вскоре понял, что металлургический завод, особенно с плавкой на антраците, – сложное и хлопотливое дело. Он понял, что нельзя одновременно управлять и металлургическим заводом в Сулине и механическим в Ростове, а главное, – что нужно иметь гораздо больший оборотный капитал, чем тот, которым он располагал. Решив оставить себе Ростовский завод, он предложил Сулинский своему двоюродному брату Николаю Петровичу Пастухову. Тот купил завод за бесценок, но должен был потратить много денег, чтобы привести его в такое состояние, в котором он мог бы давать доход.

Что же представлял собой Сулинский завод в то время, когда я впервые туда приехал? В нем было две доменных печи, одна № 1, которую построил Мещерин, высотой 13,6 метра и объемом 150 кубометров, и № 2, выстроенная незадолго до моего появления немецким инженером Лоенсом, высотой 16,8 метра и объемом около 200 кубометров. Рядом стоял мартеновский цех с четырьмя печами, работавшими садками от 15 до 20 тонн. Затем строилась новая прокатная фабрика, к которой присоединялась маленькая прокатная мастерская, существовавшая еще при Дмитрии Александровиче. Дальше следовала старая литейная, рядом с которой строилась новая, большая. За оградой завода была начата стройка кирпичной фабрики, где когда-то работала старая. Таким образом, завод был значительно обновлен, но работал в общем плохо. Особенно плохо было дело с плавкой чугуна на антраците. Пастуховы располагали большими средствами, могли и хотели иметь хорошо оборудованный большой завод; предполагали выстроить третью доменную печь, но все затраты могли пойти прахом, если бы не удалось наладить доменной плавки.

Я убедился, как необходим был им "опытный и знающий инженер" доменной специальности. Здесь предстояло серьезнейшее испытание моей инженерской репутации.

На заводе я познакомился с младшим братом Леонида Пастухова, с Сергеем (с Петром мы были старыми знакомыми, – он приезжал когда-то в Омутную и мне вместе с Карпинским довелось сопровождать его в поездке по округу). Сергей и Петр постоянно жили в Сулине на правах владельцев. Помимо заводских дел, мне пришлось заняться и личными. В поселке для меня не оказалось квартиры. При прежнем владельце Дмитрии Пастухове вообще не было жилищ для инженеров. Для рабочих же была построена казарма, которая называлась Бастилией. Когда завод стал расширяться и количество рабочих увеличилось, они стали селиться в землянках, подобно рудничным рабочим, которые приходят работать на сезон и соглашаются жить в ямах. Такие землянки существовали некоторое время кое-где и после революции, но теперь их совсем не осталось. Во всех поселках Донбасса мы имеем хорошие, благоустроенные дома, где теперь живут рабочие, еще не забывшие землянок.

В Сулине у Пастуховых таких домов не было. Я оказался первым инженером, для которого стали строить дом. Подписав план этого дома и попрощавшись со своими будущими сослуживцами, я уехал из Сулина. Встретившись с женой в Нижнем Новгороде, я на некоторое время заехал в Петербург, запасаясь справками и рекомендательными письмами в Америку. И, наконец, заказав по телеграфу билеты, мы в мае 1896 г. вступили на палубу океанского парохода "Траве", совершавшего рейсы по маршруту Бремен – Нью-Йорк.

Сулинский завод. Выплавка чугуна на антраците

Часть вторая, Глава вторая

I

Еще в Америке я получил письмо от директора завода Кинкеля, в котором сообщалось, что мой дом "растет, как гриб".

Когда я приехал, "гриб" уже вырос, но был совершенна сырым. Дом был сделан из местного дикого камня, нетесаного; его толстые стены с большим количеством известкового раствора требовали долгого времени для просушки. Пока мне выделили помещение в нижнем этаже одного из домов поселка, я с тревогой ожидал приезда жены с сыном и няней, с тревогой потому, что знал: никому не понравится наше жилище. На Урале мы жили в деревянных домах, но эти дома были дворцами по сравнению с той лачугой, в которую меня поместили.

Когда приехала жена, то, действительно, пришла в ужас от помещения. Но как-то надо было жить, и мы, приехав поздней осенью, прожили всю зиму в темном, тесном и неуютном помещении. Прожили там же весну и лето, пока просыхал каменный дом, и, наконец, только к осени, через год после приезда, перебрались в новый дом. Это был вполне комфортабельный дом, расположенный на возвышенности, с которой открывался прекрасный вид на завод и, в частности, на мой цех, против которого был выстроен дом.

Мне достаточно было сделать несколько шагов, чтобы перейти дорогу и очутиться в своих владениях. Для меня сделали в заводской ограде специальную калитку, которая запиралась на американский замок, и я мог в любую минуту оказаться в своем цеху.

С веранды или из окна я мог постоянно видеть, что делается в цеху, работают ли доменные печи. Я мог слышать дома звон колокола на колошнике доменной печи и знать, сколько прошло колош. Само собой разумеется, что я был связан с цехом и телефоном.

II

Кое-как разместившись в своей временной квартире, я на следующее утро явился к Пастуховым, которые, как я знал, по письмам Кинкеля, с нетерпением меня ждали. Впрочем, Петр Пастухов пребывал в отъезде, и меня встретил его брат Сергей.

Мне хотелось сразу показать владельцу, что деньги, полученные мною на поездку в Америку, истрачены не зря. Чтобы в этом не оставалось никаких сомнений, я сказал, что привез большую коллекцию американских чугунов и шлаков.

– Можете ее показать мне?

Хотя мой ящик, провоз которого стоил довольно дорого, еще не был вполне разобран, я все же ответил, что могу.

Мы направились с Пастуховым в мою конторку осматривать коллекцию или то, что успел разложить. Я прежде всего показал Пастухову образец литейного чугуна, единственного сорта, в котором он кое-что понимал.

– Вот вам образец литейного чугуна, выплавленного на антраците. Это производство завода фирмы Томас; она много лет с успехом ведет выплавку литейного чугуна, который пользуется заслуженной славой в Америке. Литейщики говорят, что это лучший литейный чугун.

– А вот вам образец американского мартеновского чугуна. Вы видите, что он серый, мелкозернистый, похожий на литейный чугун № 3. Но анализ показывает, что в нем меньше 1% кремния. Американские стандарты требуют, чтобы в мартеновском чугуне содержалось не более 1% кремния, и американская техника хорошо справляется с этой задачей. В этом чугуне около 0,6–0,7% кремния, а между тем и он выплавлен на антраците.

– А вот вам передельный чугун, как будто бы по наружному виду ничем не отличающийся от того, который я вам только что показывал, но он получен на американском заводе при совершенно особых условиях, о которых в Европе не знают, и которые, вероятно, больше нигде не существуют. Что в нем. особенного? А вот что. Завод, где он выплавлен, расположен в 50 милях от города Филадельфии. В Филадельфии много прокатных заводов, где получается в виде отходов много сварочного шлака. Этот шлак содержит железа около 50%, но доменные техники избегают вводить его в шихту и употреблять для выплавки чугуна, потому что он является очень трудно восстановляемым материалом. Из истории уральских заводов известно, с каким трудом заставляли техников употреблять всякие шлаки для выплавки передельного чугуна. Вы, может, быть, слышали, что в былое время Демидов писал своим приказчикам ругательные письма из-за того, что они не употребляли кричного и сварочного шлаков и тем вводили его в убытки. В любом курсе металлургии можно прочесть, что сварочный шлак – трудно восстановимый материал, и что поэтому можно давать его в доменную печь лишь в малом количестве. А вот американский завод не боится сварочного шлака, которого он вводит в шихту в количестве 50%. Происходит это потому, что недалеко Филадельфия, где сварочный шлак можно купить дешево. Шихта с ним обходится очень дешево. И крайне любопытно, что на такой шихте получается холодный, т. е. малокремнистый чугун с малым расходом горючего. Если бы я сказал это какому-нибудь металлургу, то он не поверил бы мне и сказал бы: "Ну, нет: расход горючего будет очень большой".

А я вас уверяю, что расход горючего на этот чугун не превышает обычной нормы. И кремния в этом чугуне немного – всего 0,6%. О составе шлака пока ничего не могу сказать, но завтра же все образцы американских шлаков пойдут в нашу лабораторию, точно так же как и образцы чугуна, и я узнаю, при какой шихте получен был каждый данный чугун. Следовательно, я владею "секретом" американской шихты.

Я умышленно употребил слово "секрет". Издавна считалось, что хороший доменный техник лишь тот, который знает "секрет" составления шихты.

Но этого мало. Я достал свою полновесную папку и показал записи, сделанные на бланках с видами американских отелей.

– Посмотрите, здесь записано все, что я узнал в Америке, и отмечено, где и когда узнал. Скажем, 2 июля – осмотр завода Трои, там три доменные печи таких-то размеров и т. д. В Америке очень удобно записывать: не надо искать магазина, чтобы купить бумаги; вы идете в специальную комнату ("райтинг-рум"), где лежит много бумаги с бланком отеля, и можете писать на этой бумаге сколько вам угодно.

Таким образом, Сергею Пастухову были продемонстрированы мои записи, образцы и прочитана лекция по металлургии, из которой он, вероятно, усвоил не очень много, но, я думаю, убедился в том, что я был на антрацитовых заводах и кое-что узнал там.

Вскоре приехал Петр Николаевич Пастухов. Ему тоже пришлось прочесть лекцию и демонстрировать коллекцию, уже более полную. Он управлял заводом вместе с братом, оба, будучи холостяками, постоянно отлучались развлекаться, сменяя друг друга.

Петр Пастухов очень мне обрадовался. Он рассказал, что на доменных печах дела идут неважно. Директор завода Кинкель сам сознается, что он ничего не смыслит в доменном производстве. Ему в помощь взяли инженера Жендзяна, но это еще мальчишка, только что кончивший курс технолог, который ничего не понимает в доменных печах.

– Возьмите, пожалуйста, Михаил Александрович, цех в свои руки. Скорее принимайтесь за работу, – сказал мне Петр Пастухов.

Наши желания совпадали. Я сам стремился как можно скорее испытать свои силы на новом месте, применить то, что я узнал в Америке.

Однако мне нужно прежде всего охарактеризовать своих новых сослуживцев, людей, с которыми мне пришлось работать на Сулинском заводе.

III

Директором завода был, как я уже упоминал, Герман Иванович Кинкель. Его биография не совсем обычна и тесно связана с историей мартеновского производства в России.

Г. И. Кинкель – немец по происхождению, англичанин по воспитанию. Его отец был известным революционным деятелем Германии. После подавления революции 1848 года семья Кинкеля бежала в Англию. Там Кинкель-отец обратился за помощью к своему земляку Вильгельму Сименсу.

Семья знаменитых Сименсов очень многочисленна. Один из братьев Сименсов, Вильям, как его называют англичане, или Вильгельм, как его называют немцы, не только переселился в Англию, но и принял английское подданство, женившись на англичанке. К этому-то В. Сименсу и обратился Кинкель. Сименс-помог ему, но старик Кинкель вскоре умер.

После него остался мальчик Герман, которого Сименс взял в свою семью и считал своим воспитанником. Он послал Германа в среднюю школу. Еще мальчиком Кинкель приобщился к металлургии. Он сам мне рассказывал о том, как это произошло. Ему было 13–14 лет, когда В. Сименс продал чертежи сталеплавильной печи французу Мартену, который немедленно приступил во Франции к возведению печи. Тогда Сименс догадался, что Мартен может получить патент на плавку стали в его, Сименса, печи, ибо, по закону о патентах изобретателем считается тот, кто раньше осуществил изобретение на практике и первый достиг практических результатов.

Тогда Сименс принялся в Англии на заводе Ламдор спешно строить свою печь, стремясь во что бы то ни стало опередить Мартена. И вот, рассказывал Кинкель, Сименс сам делал кладку этой печи, а мальчик Кинкель подносил ему раствор из огнеупорной глины. В результате Мартен все же получил патент во Франции, так как он первым сделал мартеновскую сталь! Это его неоспоримая заслуга. Но в Англии ему не дали патента, потому что там патент получил Сименс. По чертежам Сименса была построена горным инженером Износковым на Сормовском заводе наша первая сталеплавильная печь. Построить-то печь построили, но для пуска ее в ход ожидали специалиста из Англии, без которого Сименс не разрешал приступать к плавке, так как боялся, что не сумеют правильно пустить газ, отчего произойдет взрыв. Это может испугать рабочих, и они не станут работать на печи Сименса, и таким образом будет дискредитирована идея производства стали в печи Сименса.

Когда Сименса известили телеграммой о том, что печь готова, он прислал для ее пуска Кинкеля, юношу 18 лет, не имеющего никакого металлургического образования, но уверенно и смело приступившего к пуску газа, ибо сам Сименс научил его этой несложной операции.

Благополучно пустив печь, Кинкель, как единственный человек на заводе, который видел работу печи Сименса, остался на некоторое время в Сормове для того, чтобы помочь в налаживании нового производства.

Однако вернуться в Англию ему так и не пришлось. Проработав в Сормове, он был приглашен на другой завод в Центральной России, где тоже построили мартеновскую печь и тоже боялись, что при пуске произойдет взрыв.

Постепенно Кинкель освоил технику мартеновского дела и, копируя чертежи Сименса, стал сам строить печи. Постепенно он обошел все заводы Центральной России, строя мартеновские цеха.

В то время, когда я с ним познакомился, он уже завоевал себе солидное положение, став директором Сулинского завода.

IV

Однако, кроме мартеновского производства, никакого другого Кинкель не знал, но, как директор, должен был управлять всеми производствами, что ставило его в затруднительное положение, особенно по части доменного дела, которое не ладилось на заводе.

Он и не пытался вмешиваться в управление доменными печами, взяв под свое особое покровительство мартеновский цех, где строил одну печь за другой, меняя размеры их, но конструкция всех его печей и для того времени была уже устаревшей.

Чтобы иметь возможность управлять цехом, будучи директором, он взял себе в помощники молодого горного инженера К. К. Крутова, который слушался Кинкеля, как мальчик, и доводил до его сведения каждое свое распоряжение, даже самое мелкое. Рабочие хорошо относились к этому молодому инженеру, хотя и не верили в его авторитет.

Кинкель не чувствовал себя полновластным директором завода. Ему постоянно мешало присутствие владельцев, которые сидели на заводе, потому что их послали сюда отец и старший брат; они не имели ни знаний, ни смелости для того, чтобы управлять заводом, но всеже они были владельцами, и к ним постоянно ходили высшие заводские служащие. Таковыми были: управляющий рудниками инженер М. К. Козлов, начальники цехов и доверенный по торговле железом, игравший роль наставника беспомощных владельцев.

Это ставило директора в неловкое положение. Он распоряжался, но знал, что владельцы всегда могут отменить его приказания, если их убедит в необходимости этого доверенный по торговле железом. Он даже меня подозревал в том, что я интригую против него, когда бываю у владельцев, хотя это совершенно не соответствовало ни моему характеру, ни действительности.

К. К. Крутов рассказывал мне, что у Кинкеля есть одна странная черта:

– Он не любит инженеров, особенно горных. Он думает, что они стремятся его выжить, и подозревает в этом деле и вас.

Я несколько раз пытался дружески поговорить с Кинкелем, но он уклонялся от этого. Когда он встречал меня у Пастуховых, то его всякий раз передергивало.

Мне казалось, что у Кинкеля гораздо больше оснований подозревать Козлова, который, как старший по службе инженер, действительно мог рассчитывать на директорское место. Вероятно, Козлов на это и метил. Я нередко заставал его у Пастуховых, причем он всегда клонил разговор к тому, чтобы показать, как хорошо он знает завод, какой он опытный инженер. Но его намерение, если таковое и было, не осуществилось. Он ушел с Сулинского по той же причине, по которой ушли с вятских заводов Кальфе и Богданов, а именно, его родственники сообщили, что нашли ему в Ростове богатую невесту. "Если ты женишься на ней, то дай тебе бог управиться с ее делами. Она не очень красивая и не молодая, но деньги у нее хорошие".

М. К. Козлов, как инженер, сошел со сцены. Вместо Козлова появились два горных инженера: Фиалковский и Терпигорев (нынешний академик). С Терпигоревым я встретился в первый год его службы у Пастуховых, затем одновременно с ним перешел профессором в Екатеринославское высшее горное училище и, наконец, теперь встречаюсь в Академии Наук СССР.

Вскоре ушел от нас и Кинкель, которому предложили более выгодное место директора строившегося тогда Саратовского металлургического завода. Там он вскоре и умер, не оставив после себя потомства.

С уходом Кинкеля завод остался без директора, но с двумя владельцами. Создалось не совсем удобное положение. Каждый заведующий производством ходил и докладывал о делах Пастуховым, которые боялись решать серьезные, вопросы. Все это отражалось на состоянии завода. Но, как бы то ни было, такое положение тянулось несколько лет.

Уход Кинкеля особенно сказался на мартеновском производстве. Заведующим производством стал Крутов, почти мальчик – если не по возрасту, то по характеру. Он вскоре потребовал себе помощника, который и был приглашен. Этим помощником оказался горный инженер М. Э. Крюгер, который через 2–3 месяца стал настоящим руководителем мартеновского цеха.

Прокатным цехом заведовал горный инженер Галченко.

Таким образом в Сулине образовалась целая колония горных инженеров. Единственным человеком, который заведовал цехом, не будучи инженером, был француз Бобен, необразованный практик с долголетним опытом, Он заведовал механической мастерской и успешно справлялся со своим делом. Но этого ему было мало; будучи врагом инженеров и, в особенности, горных инженеров, так как, служа на металлургических заводах, он встречался здесь именно с ними, Бобен при случае стремился "подвести" или "подсидеть" инженера. Пастуховы доверяли Бобену, и он пользовался этим, чтобы вносить разлад между Пастуховыми и их инженерами.

Колония горных инженеров, создавшаяся на Сулинском заводе, состояла из молодых людей, которые прислушивались ко мне, как к самому старшему, уже прослужившему много лет на заводах. Мои отношения с коллегами сложились хорошо; по мере сил я старался помогать каждому из них.

Я был в исключительном положении, по сравнению со всеми другими инженерами завода, и мог не опасаться чьих бы то ни было интриг.

В чем же заключалось мое особенное положение?

Все инженеры служили по устному или письменному приглашению, и каждого такого инженера директор мог уволить с завода, заменив другим. Я же служил по контракту, заключенному на четыре года; на меня были затрачены средства, и со мной невыгодно было разделаться так просто. Кроме того, все видели, что я был в дружеских отношениях с владельцами.

Но далеко не все "практики" враждовали с инженерами. На Сулинском заводе в литейной мастерской, которая являлась отделением механического цеха, был замечательный литейный мастер Клюев. Это был простой, необразованный человек, который своим умом, смекалкой дошел до всего, что умел и знал. Это был мастер, каких мне редко приходилось встречать.

Я был его поставщиком. Я давал чугун, а он лил из него изделия. Он лил все, что угодно, прося лишь дать ему подходящий чугун. Не получив образования, он не мог указать, какой по химическому составу чугун ему нужен для той или иной цели, и я с ним условился, что буду помогать ему в этом. Мое первые же советы действительно оказались ему полезны. Увидев, что я хочу помогать ему, он так дружески расположился ко мне, что не только не пытался "подсидеть" меня как инженера, а, наоборот, всегда советовался со мной и, в свою очередь, помогал мне.

V

В связи с этим хочется упомянуть, что и теперь еще можно встретить инженеров и техников, которые убеждены, что вагранки не могут работать на антраците.

Недавно я присутствовал на заседании технического отдела Академии Наук, где один инженер выступал с докладом о литейном деле. Я спросил его, почему он не упомянул об антраците, как горючем для вагранок. Он усмехнулся и сказал:

– Разве можно работать на антраците?

Я не удовлетворился этим ответом и спросил:

– А почему же нет? Будьте добры сказать, почему именно нельзя?

Вместо ответа на вопрос инженер указал, что сейчас никто не работает на антраците, ибо попытки, имевшие место на разных заводах, были неудачны.

– Ну, – говорю я, – извините. На тех заводах, где я работал, еще несколько десятков лет тому назад существовала переплавка чугуна на антраците в вагранках. В конце 80-х годов антрацит проникал до Златоустовского округа и до Вятского горного округа, где на нем велась переплавка чугуна в вагранках, а на Сулинском заводе она велась все время, с тех пор, как был основан этот завод (в середине 70-х годов). Вероятно, вы не знаете об этом; неизвестно вам и то, что трубы московского водопровода, с честью служащие и теперь, отлиты из чугуна Сулинского завода, переплавленного на антраците.

Трубы московского водопровода, действительно, дело Клюева, который отлил их из чугуна № 4 по моему указанию. Клюев не спорил о том, можно или нельзя работать на антраците, он все время работал на нем и считал, что другого горючего ему не надо. Когда его спрашивали: "Почему вы не работаете на коксе", он отвечал, что на коксе чугун будет холоднее.

Этот вопрос имеет большое значение для Советского Союза, так как перевод литья на антрацит дал бы значительное увеличение количества кокса для доменных печей. По-моему, всех литейщиков надо бы заставить работать на антраците; они могут научиться тому, что умели делать русские самородки-литейщики Юсупов и Клюев.

VI

Что же я застал в доменном цехе Сулинского завода по приезде из Америки?

Кинкель тотчас после моего приезда совершенно отошел от доменного производства, и из инженерского персонала в цехе остался один молодой технолог поляк Жендзян, который на Сулинском заводе стал лишь учиться доменному делу. Я ничего не имел против него. Это был послушный молодой человек.

Все, что я ему приказывал, он старался выполнять и был внешне очень любезным. Правда, он не "падал до ног", потому что у нас это не принято, но все же его любезность носила неприятный характер.

Вскоре по моем водворении в цехе ко мне обратился Сергей Николаевич Пастухов:

– Скажите, вам очень нужен Жендзян? Я удивился вопросу.

– Конечно, не очень. Это молодой, начинающий инженер, так что особой надобности я в нем не испытываю, но почему вы это спрашиваете?

– Нам думается, что он здесь лишний. Если мы попросим его уйти, вы обойдетесь без него?

– Да, если вы мне позволите взять другого помощника. Но зачем вам его удалять?

– Мы думаем, что это придется сделать. Так вы ничего не имеете против?

– Нет, поступайте, как вы находите нужным.

Через несколько дней ко мне приходит печальный Жендзян и говорит:

– Мне отказали от работы.

– Да, мне говорил об этом Пастухов.

– Михаил Александрович, почему вы мною недовольны? Чем я провинился перед вами?

– Я ничего против вас не имею.

– Но все же вы просили меня убрать?

– Я об этом не просил! Пастуховы почему-то находят это нужным, а я не имею достаточных оснований возражать.

– Значит, вы не способствовали моему увольнению?

– Нисколько.

– О! вы меня обрадовали! Но куда же мне деваться, Михаил Александрович? Я – начинающий инженер, никто меня не знает.

– А вы обратитесь к пану Ясюковичу на Днепровский завод. Туда берут только поляков и инженеров-технологов. Вы удовлетворяете обоим условиям; вероятно, вас возьмут.

– Благодарю вас за совет.

Он поехал на Днепровский завод; его там приняли в доменный цех и он уехал из Сулина,

Как-то вскоре я спросил Пастухова:

– Почему вы уволили Жендзяна? Это теперь не секрет?

– А разве вы не знаете?

– Не знаю.

– Да ведь это же ужасный интриган. Он не ходил к нам на дом, но все время старался встречаться с нами в заводе и всегда говорил про вас, что вы ничего не понимаете в деле, что непонятно, зачем мы вас держим, что он, Жендзян, мог бы прекрасно вести доменный цех. Он даже написал нам письмо, где старался наговорить о вас все плохое, что только мог придумать. Нам надоело это.

Я решительно не мог понять такой низости. Но Пастухов сказал:

– Такова его натура: он интриган от рождения.

Характеристика, данная Пастуховым Жендзяну, оказалась совершенно правильной. Я знал его много лет, давал ему советы о приискании новых мест, но на всех местах он оказывался интриганом.

Вместо Жендзяна мною был приглашен другой помощник, инженер-химик А. С. Петров, очень симпатичный человек и хороший работник. Но, к сожалению, он оказался сыном богатого человека – к сожалению, потому, что он недолго пробыл в Сулине. У него вскоре умер отец, оставивший ему хорошее состояние. Петров стал часто ездить в Ростов, там за ним волочились женщины, метившие на роль жены богатого человека. Одна из них увлекла его, он женился и приехал с молодой женой в Сулин. Но ей показалось скучно жить здесь, и она скоро убедила мужа бросить Сулин. Он уехал, стал вести веселую разгульную жизнь, а потом, как я слышал, покончил самоубийством.

VII

Скоро я познакомился со всеми трудностями ведения доменной плавки на антраците в старых изношенных печах плохой конструкции.

В первые дни не было особенно крупных расстройств, и я работал спокойно. Но мало-помалу, эти расстройства, о которых, знакомя меня с цехом, рассказывал Кинкель, возобновились. Одним из наиболее неприятных явлений были частые прорывы горна и самопроизвольные пробеги чугуна из печи. Это очень затрудняло работу, уменьшало выпуск годного чугуна, вызывало остановки на ремонт и создавало опасность несчастных случаев. Причиной этих так называемых, "ложных выпусков" была крайняя изношенность горна сулинских доменных печей и отсутствие герметичной одежды на кладке горна, были только обручи, которые разъедались чугуном при побегах и позволяли, кладке расползаться, пока ее снова не стягивали.

В старой печи (№ 1) горн был совершенно деформирован. Передо мной встал вопрос, что же с ней делать? Остановить печь крайне нежелательно, так как на чугун был хороший спрос; печь работала всегда на литейный чугун. Покупатели чугуна очень ценили литейный чугун, выплавленный на антраците, и всегда спрашивали у нашего доверенного по продаже чугуна:

– Нет ли у вас литейного чугуна?

Другая доменная печь (№ 2) была новая, выплавляла передельный чугун для своего мартеновского цеха. И ее нельзя было остановить: нельзя было оставить мартеновский цех без чугуна. Надо что-то придумать. У меня явилась мысль: нельзя ли отремонтировать горн доменной печи, не выдувая ее?

Строя или капитально ремонтируя доменную печь, мы обычно ставим железную или чугунную арматуру, а затем выкладываем внутри огнеупорную кладку. А здесь кладка уже есть, хотя местами очень тонкая, скрепленная лишь обручами, а не чугунной арматурой. Что, если, установить арматуру вокруг готовой кладки и этим укрепить горн? Операция необычная, но она вызывалась жестокой необходимостью: горн все больше расползался. Я пошел к Пастуховым и говорю:

– Положение создалось отвратительное. При таком дырявом горне нельзя повысить производительность печи. Я придумал вот что: мы приготовим чугунную арматуру для горна того диаметра, какой имеет наша кладка снаружи. На короткое время остановим печь – дня на два, установим эту арматуру, скрепим ее прочно, пустим воду для охлаждения и снова начнем работать.

Пастухов отвечает:

– Ну, что же, – делайте.

– Но вы имейте в виду, что эта печь дня два не будет давать чугуна.

– Но ведь потом вы обещаете давать больше, чем теперь?

– Конечно.

– Тогда приступайте.

Я делаю свой первый проект на Сулинском заводе, составляю эскиз панциря из отдельных плит, затем иду к Клюеву.

– Вот какого рода дело. Это ребристые плиты (показываю ему эскиз американского устройства). Можете отлить?

– Конечно! Чего тут особенного?

– И все ребра выйдут?

– Выйдут.

– А в механической мне обточат фланцы для жесткости?

– Конечно.

Иду к Бобену в механическую мастерскую.

– Мне нужно приготовить чугунную арматуру. Когда ее отольют, вы сможете хорошенько и быстро отделать на станке?

– Покажите ваши чертежи.

Бобен не привык, что инженер сам проектирует и чертит. На этой почве у него был целый ряд недоразумений с Крутовым. Он возмущался его чертежами и всем говорил, что по таким чертежам нельзя ничего делать. Он думал, что и со мной будет то же самое. Однако, получив чертежи, не мог ни к чему придраться и сказал, что ничего трудного для него в моем эскизе нет.

– И скоро сделаете?

– Скоро.

– Но мне нужны и запасные плиты, чтобы я всегда мог заменить испорченную часть другой.

– Сделаем и запасные.

Наконец, в механической все выполнено. Настал момент, когда я должен был приступить к осуществлению задуманной операции. Момент серьезный. Надо было все предвидеть, чтобы возможно быстрее закончить ремонт и перейти к нормальной работе. Остановили печь, Я провел круглые сутки около домны. Строители сначала не доверяли мне. Старики говорили:

– Мы не понимаем, что вы хотите делать! Никогда этого у нас не было!

Когда сняли обручи, кладка стала расползаться. Надо было как можно скорее скрепить плиты болтами на фланцах, положить кирпичи между чугунными плитами и кладкой. Все сошло благополучно. Горн печи ниже фурм оказался одетым в прочный чугунный панцирь, поливаемый снаружи водой.

Простояв сутки с небольшим, пустили печь. "Ложные побеги" прекратились, долгое время их не было совсем. Но всякая кладка в доменной печи постепенно выгорает, выгорела старая кладка лещади на моей доменной печи, выгорел установленный за ней кирпич и однажды сбоку горна вдруг показался чугун и забил фонтан. В этот момент я сам был у доменной печи. Сделали выпуск и остановили печь, фонтан исчез. Чугун, нашедший себе подземный выход в стороне от брони, застыл и сам себе закрыл проход.

Кампания печи были продлена креплением горна на 3 года; лишь в 1900 году печь № 1 была остановлена для капитального ремонта. Чугунная арматура (ребристые плиты) с наружным охлаждением водой так хорошо себя зарекомендовала, что она была сделана снова, но, конечно, по другим (не вынужденным) размерам. Конструкция ее была мною дана в "Атласе" 1902 года.

Некоторые считают недостатком этой и подобных ей конструкций с наружным охлаждением то, что горн окружается широким кольцевым каналом, по которому отходит отработавшая вода: думают, что жидкий чугун, попадая в воду, дает взрыв. Я много раз видел, как жидкий чугун бежит под водой, но никогда не наблюдал при этом взрыва; взрыв происходит только тогда, когда чугун попадает на смоченное водой пористое тело – кирпич, шлак, глинистый песок. Имея кольцевой канал с водой, нужно наблюдать за тем, чтобы на дне его не было осколков кирпича или кусков шлака.

Раз побеги на печи № 1 прекратились, то уже от одного этого увеличилась ее производительность, правда, пока на немного. Пастуховы особых восторгов не выражали, ибо они были люди осторожные, однако видели, что дело шло лучше.

VIII

Надо было думать о дальнейшем повышении производительности моих печей. Этого можно было достигнуть, лишь увеличив количество дутья. Но на доменной печи № 1 очень старая воздуходувная машина, которую при основании завода приобрел Дмитрий Александрович Пастухов. Это была горизонтальная тихоходная машина, староанглийского типа, дававшая давление 25–28 сантиметров ртутного столба. Мощность воздуходувной машины определяется произведением количества дутья на его давление. Следовательно, при определенной мощности от повышения давления уменьшается количество дутья, и наоборот. Я задумался: не смогу ли я увеличить количество дутья, несколько понизив давление. По моим расчетам выходило, что это вполне возможно: горн был узкий, для него допустимо некоторое понижение давления. Но как осуществить эту идею? Чтобы понизить давление и увеличить количество дутья, я мог прибегнуть к увеличению диаметра фурм или же к увеличению числа фурм. Доменная печь № 1 работала на пяти фурмах; при этом 1/3 окружности горна оставалась без дутья. Если довести число фурм до восьми, то было бы достигнуто снижение давления, увеличение количества дутья и более равномерное его распределение по сечению горна.

Для этого следовало остановить доменную печь, пробить 8 отверстий в фурменной зоне, поставить 8 новых фурм, соединив их фурменными рукавами с кольцом, по которому поступает дутье. Это – длительная и кропотливая работа. Однако я решил пойти на то, чтобы на ходу доменной печи проделать все эти операции, подготовив новое воздухораспределительное кольцо с 8 рукавами, и затем, сняв старое, быстро установить новое на доменной печи. Работа облегчилась тем, что в фурменной зоне на кладке не было никакой арматуры, кроме обручей.

Кинкель не разбирался в доменном деле и не решался принимать серьезные решения. Поэтому мне опять пришлось докладывать непосредственно владельцам. Вновь прочтя им маленькую лекцию по металлургии, я объяснил задуманную мною переделку. Они, как мне показалось, ничего не поняли в моих соображениях и расчетах. Один из братьев спросил:

– Хорошо ли вы все обдумали?

– Да.

– Тогда делайте.

Опять отправляюсь к Бобену:

– Вот в чем дело. Надо будет сделать кольцо воздухопровода из котельного железа. Есть у вас котельное 7–8-миллиметровое?

– Есть. Давайте чертежи.

– Все дам.

– Сам я черчу плохо, да теперь мне уже и некогда этим заниматься; конструкторского бюро на Сулинском заводе не было. Поэтому еще раньше, по прибытии из Америки, я обратился к Пастуховым:

– Мне нужен чертежник.

– У нас есть служащий Пономарев, он просил как-либо устроить его сына. Может быть, он сможет быть чертежником?

– Пускай приходит ко мне. Выучится.

Приходит ко мне юноша Пономарев.

– Чертить умеете?

– Попробую, Михаил Александрович.

– Попробуйте сначала делать копии с американских чертежей.

У юноши оказались способности к черчению. Сначала я ему поручил скопировать чертежи, которые привез из Америки. Я уже тогда намеревался составить и издать атлас чертежей доменных печей. Пономарев чертит одну печь за другой, наконец, вычерчивает все. Потом я задал ему сделать копии с чертежей на коленкоре. Он делает их все лучше и лучше.

Для отчета о поездке в Америку мне была нужна карта Соединенных Штатов с указанием железорудных месторождений и всех антрацитовых заводов. Пономарев сделал эту карту и даже выписал латинскими буквами все иностранные названия.

Так вот, этому Пономареву я поручил сделать чертеж кольцевого воздухопровода:

– Начертите кольцо. Разделите его на 12 равных частей. Сделайте выкройку, чтобы получился лист, который, если его согнуть, даст нужный нам отрезок трубы. Понимаете?

– Нет.

– Вам пора узнать основы начертательной геометрии. Нужно сделать только выкройку одного листа.

Объяснил, показал, и Пономарев отлично начертил. Я принес чертеж Бобену. Он развел руками.

– Что же вы мне принесли?

– Выкройку для листа – 1/12 всего кольца.

– Но ведь вы трубу хотите делать?

– Да.

– А это что?

– А это выкройка одного листа для кольца. Согните и получите трубу.

– Выйдет ли?

– Выйдет, выйдет. Вырежьте по этой выкройке железо, приготовьте двенадцать листов, потом согните цилиндром, сложите и получится кольцо.

В кольце вырезали отверстия, к ним прикрепили чугунные фланцы для фурменных рукавов. Все это было произведено вне доменной печи. Теперь оставалось снять старое кольцо, установить новое, склепать две половины его, пробить 8 отверстий для фурм и смонтировать 8 фурменных приборов. Все это надо было сделать на стоянке печи. Тут много кропотливой и трудной работы. Надо пробить в кладке доменной печи отверстие так, чтобы из печи не высыпалось содержимое. Я говорю, что это вполне возможно, но молодые инженеры мне не верят.

– Да вы почитайте де-Ватера, который говорит, что неоднократно менял всю кладку горна и заплечиков, вынимая ее частями.

Читать де-Ватера инженеры, конечно, не стали, но моя убежденность подействовала на них. Помогли мне своим опытом и сметкой старые горновые и каменщики доменного цеха. Внутрь печи через фурменные отверстия они забивали массу глины. Будучи утрамбована, она образовала своды, которые удерживали антрацит, не позволяя ему вываливаться из горна. В пробитые отверстия поставили так называемые шотландские фурмы. Это – очень тяжелые и громоздкие устройства из чугуна; мне хотелось заменить их легкими и гораздо более прочными в работе медными фурмами американского типа. Но достать такие фурмы с коробками можно было тогда только в Америке.

Переделка печи закончилась довольно быстро и удачно. Печь стала работать с 8 фурмами. Давление дутья несколько снизилось, воздуходувная машина стала давать больше оборотов; машинисты даже побаивались, не случилось бы чего плохого с машиной. Количество дутья увеличилось значительно от уменьшения потерь дутья. Старая кольцевая труба, проработавшая 20 лет, была главным местом потерь. Повысилась, конечно, и производительность доменной печи. Тут уж и Пастуховы не сочли, возможным скрывать своего удовольствия.

– Мы должны вам сказать, Михаил Александрович, что эта печь за все годы своей работы не давала в среднем и 1000 пудов в сутки; в хорошие периоды работы она давала 1200–1300 пудов. Когда мы спросили вашего предшественника, немца Лоенса, который служил у нас заведующим доменным производством: "А сколько эта печь может дать при наилучших условиях?", он ответил: "Самое большее 1800 пудов". А вы уже дошли до 2900 пудов и даже даете иногда немножко больше, а ведь только еще начинаете работать.

– Да, можно идти дальше. Лоенс считал, исходя из неверного принципа. У нас руда находится в печи несколько более суток, а в Америке часто только 12 часов. Если и мы сумеем добиться такого скорого хода – только 12 часов пребывания руды, – то производительность будет вдвое больше.

– Неужели вдвое? А возможно, чтобы руда оставалась в печи 12 часов?

– Возможно, – в Америке ведь так и работают теперь. В Европе до этого еще не дошли. Но Европа должна подтягиваться за Америкой.

– А как же это сделать?

– Увеличением воздуходувных средств. Следовало бы приобрести новую воздуходувную машину, тем более, что у вас нет запасной машины.

– Это очень серьезный расход. И машину негде ставить, места нет.

– Да, в старом здании негде. Надо будет строить новое. С новой машиной печь даст вам больше.

– Это нельзя решать сразу. Мы подумаем.

Пастуховы "думали" три года и приобрели новую машину только для новой печи № 3. Таким образом, мне пришлось работать воздуходувкой-ветераном (более чем 20-летнего возраста), не дававшей достаточно дутья.

Что же еще можно было сделать для поднятия производительности печи? Приехав из Америки, я установил для № 1 (всего 13,6 метра высоты) прибавку кокса 1/8 (22% по объему), с которой печь и работала успешно, но впоследствии я довел прибавку кокса до 1/6 (25% по объему), и это дало некоторое увеличение суточной выплавки, но число оборотов машины возросло до опасного предела (опасность возникала из-за ненадежности фундамента).

Тем не менее уже в первый год моего заведования печь давала в среднем за сутки больше того; что она давала прежде когда-либо за лучшие сутки. Далее производительность ее менялась к лучшему, как видно из следующей таблички "Рост производительности" (выписка из плавильного журнала).

Рост производительности доменной печи № 1

Так как рудная сыпь составлялась из местного бурого железняка (содержавшего всего 35–38% железа) и 75% криворожской руды Колочевского рудника (измельченный железный блеск), дававшей не меньше 60% чугуна, то низкий в среднем за год выход (47,4–48,4%) свидетельствовал о большом выносе криворожской руды через колошник.

К моему несчастью, вынос был не единственным злом, причиняемым плавке этой исключительно пылеватой рудой: частые зависания колош, замусоривание горна антрацитовой мелочью – вот те расстройства, которые отравляли мое существование на Сулинском заводе в гораздо большей степени, чем побеги чугуна через дырявый горн.

Однако на доменной печи № 1 со всеми этими расстройствами можно было справляться гораздо легче и скорее, чем на печи № 2, которая имела высоту всего на 3,2 метра больше, но эта разность резко сказывалась на ходе печи.

IX

Печь № 2, недавно построенная Лоенсом, и работавшая всего около года до моего приезда в Сулин, при своей высоте 16,8 метра и объеме около 200 кубометров, требовала уже большей прибавки кокса (1/4–1/3) к антрациту и все же страдала более часто от всяких расстройств, чем печь № 1.

Горн ее тоже крепился только обручами и был совершенно изношен. Я захотел использовать это обстоятельство, чтобы испробовать на печи № 2 американскую конструкцию горна и американскую установку фурменных охладительных устройств и крепления фурменной зоны,

Вооружившись прекрасным иллюстрированным каталогом фирмы "Бест-Фокс и К°", я отправился к Пастуховым и заявил им:

– Надо заново ремонтировать доменную печь № 2. Кладка горна совершенно износилась; побегов очень много, производительность меньше, чем на № 1.

– Вы думаете, что нужно ее выдуть?

– Да. И я предполагаю изменить размеры горна и его конструкцию. Надо сделать что-то лучшее, нельзя оставлять на будущее того, что когда-то было сделано Лоенсом.

– Что же вы сделаете?

Сделаю по-американски. На № 2 я применю другую арматуру, чем на печи № 1. На № 2 все можно сделать лучше, ибо на № 1 приходилось производить переделку без выдувки печи. Мы поставим американские фурмы, а не шотландские, которые работают у нас теперь; американские фурмы – медные, они лучше охлаждаются водой, не горят, так часто, как чугунные, служат очень долго.

Я показал каталог "Бест-Фокс и К°" и стал объяснять его иллюстрации.

– Хорошо, приступайте к делу, проектируйте. Так был решен вопрос о ремонте второй печи. Мало-помалу я приготовил при помощи того же Пономарева все чертежи для реконструкции горна и заплечиков второй печи Началась обработка и пригонка чугунной и железной арматуры. Это делалось исподволь, заблаговременно, чтобы к моменту остановки печи все было готово.

Когда проект был составлен, все чертежи имелись, надо было окончательно решить вопрос о фурменных устройствах: фурмах, охладительных жоробках, шлаковых фурмах. Я сказал Пастухову:

– Мы с вами уже решили ввести медные фурмы. Они вставляются в медные коробки. Наш Клюев, конечно, сможет отлить и фурмы, и коробки, но я списался с "Бест-Фокс и К°"; оказалось, по прейскуранту американские цены на эти приборы таковы, что выписанные из Америки обойдутся нам ровно столько, сколько стоит у нас медь. Так что мы ничего не потеряем, если закажем все это в Америке.

Пастуховы колебались: они не привыкли делать заказы за границей.

– Я говорю вам, что одна медь у нас будет стоить столько, сколько готовые американские отливки. А сколько фурм мы еще испортим, пока найдем подходящий сплав, ибо для литья фурм идет не чистая медь, а с примесями.

Пастуховы не высказывали мне своих сомнений, но советовались со "сведущими людьми" в Сулине. Те, вероятно, рекомендовали быть осторожными, ибо на юге России применялись американские фурмы только на Мариупольской печи, но она пока работала скверно. Но вместе с тем никто не мог опровергнуть того факта, что в Америке на таких устройствах работают хорошо. Так или иначе, но Пастуховы мне заявили наконец:

– Хорошо. Напишите заказ американской фирме.

Это был мой первый заказ, который я написал на английском языке. Показываю братьям; они говорят, что заграничные заказы надо делать через главную контору; там старший брат знает английский язык и прочтет письмо. Послали письмо в Ярославль. Старший брат одобрил. Отправили заказ в Америку. Из Америки поступило сообщение, что надо внести аванс в размере одной трети стоимости заказа. Леонид делает это, скрепя сердце; он не привык платить раньше получения товара. Но все же деньги были высланы, и очень скоро вещи прибыли.

Согласно присланному счету, медное литье со всеми расходами и с пошлиной обошлось нам по 14 рублей за пуд, а пуд меди стоил у нас в то время 13 рублей. Таким образом, мы переплатили один рубль на пуде, зато получили все, что надо. Но я поспешил успокоить Пастуховых.

В дальнейшем, – говорю, – мы будем делать, вернее, переливать фурмы сами. Я велю соскоблить стружки с этих фурм, лаборатория определит состав сплава, а Клюев отольет, добавивши металл на "угар". Так что из-за границы выписывать больше не придется.

Получив из лаборатории анализ, я увидел, что американские фурмы сделаны из чистой меди с добавкой только 2–3% олова.

Спрашиваю Клюева:

– Можете ли отлить такие же фурмы и коробки, как американские?

– Конечно, отолью; если американцы льют, то почему же мы не отольем?

Действительно, я больше не делал заказов в Америку, Клюева удовлетворял потребностям доменного цеха. Сначала он лишь переливал американский металл с добавкой меди и олова "на угар", но впоследствии лил и из одного нашего металла. Этот факт я считаю нужным здесь отметить, и вот почему. Через 40 лет после этого я прочел в журнале "Сталь" статью, в которой автор красноречиво описывал пороки бронзового литья (с большим содержанием олова), изготовленного для охлаждения заплечиков печей Ново-Тульского завода. Нельзя было не верить автору, но нельзя было не вспомнить мне о Клюеве. Клюевы, конечно, и теперь есть, и отливка медных охладительных устройств не может представлять для них затруднений.

X

Наконец, наступил момент, когда можно было остановить доменную печь и приступить к переделке ее по-американски. Я воспользовался случаем, чтобы впервые в России применить американскую конструкцию горна, которую впоследствии самостоятельно пропагандировал и вводил в употребление на некоторых южных заводах наш известный техник Курако.

Я увеличил диаметр горна до 3 метров и сделал более крутые заплечики, не меняя высоты печи, поскольку это было невозможно во время кратковременной остановки.

Когда печь была задута, все новые устройства хорошо показали себя в работе. Медные фурмы прогорали очень редко. Почти не приходилось останавливать печь для смены фурм, и это, конечно, сказалось на повышении производительности печи. Герметический клепаный кожух американского типа надежно предохранял горн от побегов чугуна. В течение трех лег моей работы в Сулине с переделанной печью не было ни одного "ложного побега" из горна. Других неполадок, о которых скажу ниже, было немало, но в них только обнаруживались преимущества американской конструкций, а не ее недостатки.

Обычным злом были частые остановки из-за ремонта "передка". Постоянно приходилось исправлять и возобновлять кладку в области чугунной летки, потому что ее чрезвычайно быстро разъедали выпускаемый чугун и шлаки. Эти остановки по тому времени считались неизбежными, и требовалось лишь возможно скорее производить ремонт передка. Горновые и каменщики привыкли к этой работе, делали ее достаточно быстро.

XI

Останавливая печь № 2 на ремонт, я решил использовать освободившуюся воздуходувную машину для того, чтобы увеличить количество дутья, поступающего в печь № 1, и добиться от нее максимальной производительности. Я сказал об этом Пастуховым:

– Когда мы остановим печь № 2, то выплавка чугуна уменьшится, но не на такое количество, какое дает эта печь. Мы переведем доменную печь № 1 на машину домна № 2. От этого увеличится производительность печи № 1. Насколько увеличится не могу сейчас сказать. Начну работать, и вы увидите, что получится.

Машина остановленной печи стала подавать дутье в домну № 1. Это была более мощная машина (до 360 кубометров дутья под давлением 50 сантиметров), потому что вторая печь была больших размеров; сверх того, машину поставили с порядочным запасом мощности.

Получив больше дутья, моя маленькая печь стала выдавать до 3800 пудов чугуна в сутки. Горн надежно укреплен чугунной арматурой, и хотя кладка за ней исчезла, "ложных побегов" нет.

Пастуховы разводят руками.

– Михаил Александрович, нам говорили, что эта печь никогда более 1800 пудов чугуна не даст, а вы уже дали 3800.

– Да, но со старой машиной мы не можем дать этого. Заказывайте новую машину, тогда еще больше будет чугуна.

Однако Пастуховы опять не решаются приобретать новую машину. Правда, и при действующей машине на печи № 2 можно было увеличить суточную выплавку, но ограничивающим обстоятельством оказалась площадь литейного двора, которая могла принять только определенное количество чугуна. Здесь мы дошли до предела; после каждого выпуска все ряды были заполнены чугуном, больше выпускать было некуда. Однако, если бы у меня была более сильная машина, я перестроил бы литейный двор, увеличив площадь его сносом своей конторки.

К сожалению, настал момент, когда после пуска второй печи домне № 1 пришлось перейти на старую машину. Эту машину отремонтировали, укрепили фундаменты, она шла лучше, но нужного количества воздуха, конечно, не давала. Я сделал во время ремонта все, что мог, для того, чтобы свести до минимума потери воздуха. Эти потери – очень важный фактор доменного хозяйства, который не всегда учитывают наши инженеры. Из-за сокращения дутья печь № 1, выдававшая до 3800 пудов в сутки, вернулась к прежней производительности.

Что касается печи № 2, то она в первый год моего управления давала в среднем 2396 пудов за сутки, т. е. меньше, чем № 1, с расходом горючего 1,28, а за последний год – 4885 пудов в среднем при расходе горючего 1,26. При пересчете литейного чугуна на передельный суточная выплавка определялась в 5215 пудов.

XII

Самые неприятные и длительные расстройства сулинских доменных печей происходили из-за особых свойств шлака, на котором велась плавка, и нашего антрацита. Наш антрацит – слоистый, как я уже говорил, нагреваясь в доменной печи, растрескивается на тонкие пластинки. Эти пластинки дробятся в печи на мелкие и мельчайшие кусочки, в результате происходит загромождение печи основным, густым шлаком и большим количеством антрацитовой пыли, что нарушает нормальный ход плавки.

В старой литературе по металлургии чугуна описывается оригинальный прием, который употребляется для борьбы с замусориванием печей в Южном Уэльсе (Англия), где впервые была осуществлена плавка на антраците. Доменную печь переставали загружать, но продолжали в нее дуть. В то время как шихта опускалась, все большее и большее количество мусора удалялось газами из печи. Таким образом, печь очищалась, и ее вновь начинали загружать. Это – варварский способ, применение которого было возможно лишь в печах старинного типа с открытым колошником, откуда свободно выносилось пламя горящего доменного газа. Но в мое время колошники печей уже были закрытыми, и доменный газ весь использовался, как горючее. Приходилось искать других способов борьбы с замусориванием печи антрацитовой мелочью.

Борьба эта затруднялась тем, что мы работали тогда на трудноплавком известковом и малоглиноземистом шлаке. Высокоизвестковый шлак был необходим вследствие того, что наш антрацит, точно так же, как и кокс, содержал большое количества серы. Если вести плавку на малоизвестковом (так называемом "кислом") шлаке, то чугун будет получаться сернистый, негодный. Повысить содержание глинозема в шкале не позволяла пустая порода руды, исключительно кремнистая.

Зола антрацита содержит меньше глинозема, чем зола кокса, и это способствует получению еще менее глиноземистого шлака, чем при работе на коксе и той же руде. В США антрацитовые печи работали на жидком магнезиальном шлаке; у нас его применение было бы весьма полезно, но флюс – доломит из Часов-Яра – обходился бы очень дорого.

Антрацитовая мелочь, смешиваясь с тугоплавким шлаком, превращается в вязкую массу, которая оседает на стенках печи, затрудняет сход колош и, наконец, постепенно накапливаясь, сможет заполнить весь горн и сделать невозможным дальнейшую работу печи.

Иногда удается удалить из печи мусор выдуванием его через шлаковую летку. Но когда загромождение доходит до фурм, то они сгорают одна за другой, и наступает постепенное охлаждение и застывание того, что содержится в печи ниже фурм. Потеряв фурмы, доменный техник ставит временные или "верхние" фурмы, выпускает чугун через шлаковое отверстие, если это возможно, или, наконец, через одно из фурменных отверстий, если заполнен весь горн. Но чаще в течение нескольких дней печь не выдает ни тонны чугуна, потому что получаемый чугун окисляется в области фурм и из печи выходит только железистый шлак.

Загромождение печи мусором случалось у меня периодически. И вот однажды, когда печь № 2 была в таком положении, мне пришла в голову мысль: нельзя ли очистить и опростать горн от мусора и шлака не химическим путем – растворением известкового шлака в жидком марганцовистом, а механически, то есть выдуть печь с загроможденным горном, охладить его поливанием водой, отчего основной шлак превратится в порошок, потом выгрести из печи этот порошок и мусор, а затем задуть печь?

Я был почти убежден, что такой способ выгоден для завода, что так скорее будет достигнута нормальная производительность чугуна. Но меня смущало одно соображение, которое поймет каждый доменный техник. Ведь я выдую печь с "козлом", сознательно "посажу козла". А "козел" – это страшное слово для доменного техника.

На наших доменных заводах теперь не бывает "козлов". "Посадить козла" в современной доменной печи при обычном составе шихты довольно трудно даже для малоопытного инженера. Но в прежнее время "козлы" получались иногда и у опытных техников вследствие того, что на юге плавка велась на слишком основных шлаках и в печи часто поступал слабый кокс, замусоривавший горн. Известно, что русский доменный техник Курако создал себе славу тем, что умело удалял "козлов", посаженных другими, в частности, мастерами-иностранцами.

Так вот, меня, точила, неотвязная мысль: не выдуть ли печи с известковым "козлом"? Я был убежден, что удалю его легко и быстро, гораздо быстрее, чем справлюсь с расстройством печи обычным методом.

Я пошел к Пастухову и сказал:

– Не разрешите ли вы мне выдуть доменную печь № 2 и таким путем избавиться от расстройства, которое явится в результате загромождения горна?

После некоторых колебаний Пастухов согласился.

– Хорошо, посмотрим, что выйдет. Поступайте, как находите нужным.

"Закозление" я устранил очень быстро, ускорив охлаждение шлака водой. При этом шлак, как я и рассчитывал, превратился в порошок, который вместе с мусором был просто выгребен лопатами из горна.

Эта операция была облегчена конструкцией, которую имела фурменная зона моего горна, а именно, чугунный панцирь, охлаждаемый снаружи водой, весь разбирался по частям, заплечики же висели в коническом кожухе. Огнеупорные стенки фурменного пространства, поскольку они сохранились, удалялись совсем, а после выгребки мусора вновь устанавливался панцирь, выкладывались амбразуры и простенки, и скоро печь была готова для задувки. Горн был совершенно чист, кладка лещади и стен цела. Через три дня после задувки была получена нормальная производительность.

В других печах, больших размеров, требуется большее количество горючего, и задувочный период длится больше времени, пока получится нормальная производительность.

Таким образом, я благополучно очистил и задул доменную печь, быстро получил новый чугун, и, мне кажется, доказал, что это гораздо выгоднее, чем в течение многих дней "спасать" печь, не получая все это время чугуна. Это оказалось выгоднее еще и потому, что при обычных способах "спасения" печи приходит в негодность огнеупорная кладка горна и заплечиков, а также сильно портится арматура. Но, разумеется, если в горне успеет застыть мНа наших доменных заводах теперь не бывает ного металла, механическое удаление которого очень затруднительно, то указанный метод выдувки с "козлом" неприменим, и, во всяком случае, не даст тех хороших результатов, о которых я говорил.

После того, как я оставил Сулинский завод, Корвин-Круковский, встретившись со мной, сообщил мне:

– После вас мы несколько раз "спасали" доменную печь, портя кладку и арматуру печи; Сергей Пастухов просил меня передать вам, что он теперь вполне понимает вас, понимает, что ваш способ спасания печи гораздо выгоднее для завода, чем тот, который применялся раньше и применяется теперь вашими преемниками.

XIII

Такого рода серьезные расстройства, как только что описанные, конечно, случались не часто. Промежутки нормальной работы были более или менее длительными, смотря по качеству антрацита. Всегда требовалось некоторое время для того, чтобы после очищения горна вновь получилось затруднение от замусоривания. Но рано или поздно оно наступало.

Первым признаком, извещающим о приближении расстройства, было появление в газоочистителе большого количества антрацитовой пыли. Вся местность, окружающая печь, покрывается тонким налетом антрацитового порошка. Идя по двору доменного цеха, ощущаешь, как садятся на кожу рук и лица мельчайшие пластинки антрацита. Проведя рукой по щеке, можно было видеть на ладони блестящие на солнце частицы антрацита.

Фан-Флотен, а затем и профессор Озанн создали особую теорию зависания. Зная, что зависания случаются при наличии мелочи в доменной печи, они думали, что эта мелочь есть продукт разложения окиси углерода, углерод-сажа. Однако, наблюдая расстройства в сулинских доменных печах, происходящие от обилия пыли, я видел, что эта пыль состоит не из углерода (сажи), а из мельчайших частиц антрацита. Мой опыт позволил мне доказать ложность гипотезы Фан-Флотена – Озанна и создать правильную теорию зависания, которую я излагал впоследствии на своих лекциях.

XIV

Для того чтобы избежать, насколько возможно, трудностей, связанных с плавкой на антраците, и увеличить производительность своих доменных печей, я ввел, по примеру американцев, прибавку кокса к антрациту. Прежде сулинские печи работали на одном антраците, и их производительность была ничтожной. После некоторого опыта я установил, что для малой печи (13,6 м высоты) выгодно примешивать кокс к антрациту в количестве 1/8 по весу.

Незнакомые с плавкой на антраците могут спросить: что может дать столь незначительная добавка, как 1/8? Для, того, чтобы это понять, надо принять во внимание то, что уже было сказано раньше, т. е., что антрацит в данном объеме весит в два раза больше кокса. Добавка кокса в 1/8 по весу составляет 22% по объему, а это создает уже другие условия для работы доменной печи. Для печи № 2 (на 3,2 м выше) добавка кокса в 1/8 создавала очень тугой ход, при котором мощность воздуходувки была недостаточной для того, чтобы дать производительность 85 т в сутки; такая суточная выплавка достигалась при подаче кокса от 1/4 до 1/3 по весу (смотря по состоянию печи). Добавка 1/3 кокса по весу составляла 50% по объему. Дальнейшая прибавка кокса уже не давала никакого положительного эффекта, наоборот, чугун становился холоднее, и, чтобы получить одинаковое содержание кремния в литейном чугуне, нужно было увеличивать расход горючего. Это объясняется тем, что антрацит концентрирует жар в горне доменной печи, развивая более высокую температуру у фурм. Сказанное может служить ответом на вопрос, часто задававшийся мне: почему я не перехожу на работу с одним коксом? Сулинские печи были слишком малы для выгодной работы на коксе. Кроме того, нужно было считаться и с экономическими условиями: пуд кокса в Сулинском заводе стоил 20 коп, а антрацита – 11 коп. Последняя цена объясняется тем, что владелец лучших залежей антрацита Кошкин был постоянным должником фирмы Пастуховых; он принужден был заключить долголетний контракт на поставку Сулинскому заводу антрацита по цене, едва окупавшей стоимость добычи. В аналогичных условиях, замечу, кстати, находился Сулинский завод и по отношению к Криворожской руде.

Колачевский, владелец мощного месторождения железного блеска в Кривом Роге (ныне Ленинского рудоуправления), мог сделаться горнопромышленником только при финансовой помощи Пастуховых. Помощь была оказана при условии заключения многолетнего контракта на поставку руды № 1 по цене 3 коп. пуд. Работая на Сулинском заводе, я стал убежденным сторонником доменной плавки на антраците, несмотря на все ее трудности; и я до сих пор думаю, что антрацит в смеси с коксом является горючим доменной плавки, хотя, к сожалению, рядовой антрацит советских копей для нее не пригоден. Пенсильванский антрацит перестал быть доменным топливом не потому, что он хуже кокса, но вследствие истощения месторождений бурого железняка, у которых были построены антрацитовые печи, и вызванной этим необходимости работать на рудах Верхнего озера, обходящихся дешевле для коксовых печей района Питсбурга (географически более выгодно расположенного).

Сулинский завод (продолжение)

Часть вторая, Глава третья

I

Как я уже говорил, у меня сложились хорошие отношения с инженерным персоналом завода, и я принимал близкое участие в судьбе некоторых своих товарищей. Но иногда создавались такие положения, когда я ничего не мог сделать для них.

Так случилась, например, когда Пастуховы вдруг заявили, что намерены расстаться с Крутовым – с начальником мартеновских печей, который дружно работал со своим помощником Крюгером. Мало того, я явился косвенным, хотя и совершенно невольным виновником его устранения. Дело в том, что Бобен постоянно приходил к Пастуховым и заявлял:

– Вот чертеж, который дал Павлов. По нему можно работать без всяких поправок и дополнений. А вот это чертеж, который дал Крутов. Посмотрите, – разве это чертеж? Разве такой чертеж должен давать инженер?

Бобен так дискредитировал Крутова перед Пастуховыми, что они предложили ему уйти. Но Крутов настолько сжился и сработался с Крюгером, что они не могли служить друг без друга и потому ушли оба, а затем переходили с завода на завод всегда вдвоем до самой смерти Крюгера, когда Крутов поневоле стал работать один.

Однако легко уволить Крутова, но трудно найти начальника, который мог бы успешно вести мартеновскую плавку на Сулинском заводе. Сулинский завод отличался от всех других тем, что его мартеновские печи работали на антрацитовом газе. Газ, который дает антрацит, не такой, какой получается от каменного угля; он горит бесцветным пламенем; а между тем считалось, что блестящее пламя газа способствует быстрому нагреванию, только оно дает возможность хорошо регулировать температуру в печи, только на нем можно хорошо вести мартеновскую плавку.

Когда Пастуховы после ухода Кинкеля задумали построить мартеновскую печь, то обратились к немцу Шенвельдеру. В Германии он был обыкновенным мастером, но, взяв патент на устройство головок мартеновских печей, построил несколько печей и тем приобрел некоторую известность. Этот немец приехал в Сулин, посмотрел цех и заявил, что не берется строить печь, если она будет работать на антраците, и не даст гарантии (1000 плавок без ремонта).

Пастуховы говорят ему:

– Но ведь мы не можем оставить антрацита, который добывается чуть ли не во дворе завода, и привозить издалека дорогостоящий каменный уголь!

– Тогда добавляйте к антрациту каменный уголь, чтобы пламя было блестящим,– посоветовал Шенвельдер.

Он построил печь и в газопроводе устроил так называемые ловушки для осаждения смолы. Мы потом долго смеялись над этими ловушками: немец даже не знал, что антрацитовый газ никакой смолы не выделяет, так как температура его достигает 1000–1100°.

II

Однако кем же заменить Крутова? Пастуховы узнали о существовании инженера Онуфровича, который приобрел известность на заводах центральных губерний России как опытный заводской химик, а затем мартеновец, и пригласили его.

Я впервые познакомился с ним в Сулине. Он не был похож на наших инженеров: держался важно, сухо и официально. Однако при ближайшем знакомстве после нескольких деловых разговоров я убедился, что он действительно опытный и знающий инженер. После этого меня удивили слухи, что он очень грубо ведет себя в цехе, что рабочие и служащие недовольны им.

Так как доменный цех непосредственно примыкал к мартеновскому и я постоянно проходил мимо мартеновских печей, то мне нередко приходилось слышать эти разговоры о грубости Онуфровича. Один из служащих этого цеха сказал мне:

– Его так ненавидят, что если он останется, то дело кончится катастрофой.

Для меня это было совершенно непонятно – до тех пор в Сулине не встречались инженеры, которые своим обращением с рабочими могли бы вызвать их ненависть в короткое время. Наконец, ко мне пришел однажды служащий мартеновского цеха и сказал:

– Михаил Александрович, пойдите, пожалуйста, к Пастуховым и дружески посоветуйте им убрать Онуфровича, пока не поздно, потому что рабочие говорят: "мы его бросим в печь".

Никогда раньше я ничего подобного не слышал о рабочих. Надо сказать, что в Сулине у меня были столь же хорошие отношения с рабочими, как и с вятичами. Сулинские рабочие были, главным образом, выходцами из Орловской и Воронежской губерний, но они же обжились в Сулине. Среди них был старик горновой, который строил первую доменную печь Сулинского завода. Он держал себя совершенно так же, как вятские рабочие, – с достоинством, без всякого заискивания; он говорил мне "ты", и мы жили с ним в большой дружбе. Люди такого типа составляли большинство среди рабочих. Вместе с русскими работали и казанские татары. Это физически сильные люди. Среди них – мой любимец Сейфулин, необычайный силач, который мог работать, когда другие опускали руки от изнеможения.

У сулинских доменных печей приходилось тяжело работать при расстройствах и всякого рода неполадках. В те времена еще не применялся кислород, как средство для открытия летки. Пробивание летки было иногда тяжелой, изнурительной работой, если в летке оставался чугун. Когда летка забита хорошо, – мой старик горновой делал это прекрасно – тогда выпуск совершался сравнительно легко, но иногда летку забивали не столь тщательно, в ней оставался чугун или шлак. Тогда рабочим приходилось бить "соколом" до полного изнеможения. Когда работал Сейфулин, он со своей богатырской силой всегда пробивал летку. Его переманили на Таганрогский завод, соблазнив высокой платой, но там он стал пьянствовать и спился. Он вместе с группой своих сородичей навсегда оставил во мне чувство симпатии и уважения к татарскому народу, который дал много неутомимых и преданных тружеников для металлургии.

Зная рабочих Сулинского завода, я был не в состоянии представить, что они могут "бросить инженера в печь". Но тем не менее, они действительно, заявляли это. Значит, Онуфрович их довел до этого: чем и как, для меня осталось неизвестным.

Делать нечего, надо было как-то предупредить нависшую катастрофу. Я пошел к Пастухову, рассказал ему о положении в мартеновском цехе. Он уже знал, что там назревает что-то неладное, и, выслушав меня, встревожился.

Позвали Онуфровича. Он не отрицал, что рабочие его не любят, он не стал объяснять или оправдывать манеру своего обращения с ними.

– Но ведь это может вызвать большие неприятности. Рабочие могут взбунтоваться, – сказал Сергей Пастухов.

– Не знаю. Возможно.

– Но где же выход? Мы не можем допустить, чтобы на заводе произошли волнения.

– Где выход? Выход очень простой. Командируйте меня в Австро-Венгрию, где я еще не был. Я поеду туда для изучения мартеновского производства и к вам на завод не вернусь.

Конечно, подобная командировка была своего рода взяткой, ибо Онуфрович имел контракт с фирмой Пастуховых, и его нельзя было уволить просто так. Пастуховы поморщились. Но что было делать? Пришлось Онуфровичу дать деньги на командировку. В мартеновском цехе он больше не показывался. Впоследствии появилась его статья о мартеновском производстве в Австро-Венгрии, – очень хорошая статья, которой я пользовался, читая лекции по металлургии стали.

Но кого же взять вместо Онуфровича? Я указал Пастуховым на инженера Шелгунова, с которым познакомился, бывая на Таганрогском заводе. Это был молодой горный инженер, человек, который много перетерпел в жизни. Он был морским офицером, затем сидел в тюрьме и, отбыв срок, поступил в Горный институт, выйдя оттуда уже пожилым человеком.

При встречах на Таганрогском заводе, куда Шелгунов попала после окончания института, он произвел на меня очень хорошее впечатление. Пастуховы последовали моему совету и пригласила Шелгунова заведовать мартеновским цехом.

III

Здесь я должен рассказать о том, как и почему мне пришлось бывать на Таганрогском заводе.

Однажды у Пастуховых меня познакомили с горным генералом Вагнером, – начальником горного управления юго-восточной России, посетившим Сулинский завод. Это был представительный и бодрый старик, пострадавший когда-то на руднике от несчастного случая и потерявший там ногу. Он ходил на деревяшке, но пользовался ею настолько хорошо, что мог даже танцевать.

Этот горный генерал впервые в России стал применять положение о том, что иностранцы не могут быть ответственными за несчастные случаи, что отвечать за соблюдение установленных законом правил технической безопасности могут только русские инженеры. Вследствие этого на иностранных заводах стали появляться русские инженеры, которые давали подписку в том, что отвечают за несчастные случаи. Когда несчастные случаи происходили, Вагнер посылал на экспертизу беспристрастных и сведущих инженеров. Окружным инженерам он не особенно доверял, ибо, будучи часто связаны с заводской администрацией близким знакомством, они легко писали протоколы, в которых дело освещалось так, что, будто бы, никто не виноват в несчастном случае.

Как-то на Таганрогском заводе произошел сильный взрыв, обошедшийся, правда, без всяких жертв, но взбудораживший весь город, так как завод находился на окраине города. Вагнер попросил меня дать заключение о причинах взрыва. Я поехал в Таганрог и впервые познакомился там с бельгийскими инженерами.

Случай, который мне пришлось исследовать, оказался очень простым, обычным в доменной практике того времени и не угрожавшим городу никакой опасностью. Однако попутно мне пришлось познакомиться с Таганрогским заводом и с конструкцией его доменных печей, построенных бельгийцами по проектам Люрмана. Я обратил внимание, что металлическая колонна, на которую опирается печь, стоит обнаженная; не прикрытая огнеупорной кладкой, и во время самопроизвольного побега чугуна подвергается опасности. Я сказал об этом отвечавшему за несчастные случаи инженеру Каттерфельду – немцу, но русскому подданному.

– Это печь Люрмана, – важно заявляет мне Каттерфельд. Вы знаете, кто такой Люрман?

– Очень хорошо знаю, кто такой Люрман. Он автор многих проектов. По его проектам построены печи во многих странах, но он все же глупо делает, что обнажает колонны в своих печах.

Такое грубое слово покоробило Каттерфельда. Подумайте, какой-то русский инженер сказал, что сам Люрман поступает глупо.

– Люрман понимает больше вас, – ответил Каттерфельд.

– Но тогда объясните мне, для чего колонны должны быть обнаженными? Какой в этом смысл? Почему не окружить их огнеупорной кладкой?

Конечно, Каттерфельд ничего не мог мне объяснить, так как: никогда не работал на доменных печах. Он передал мои слова заведующему производством, бельгийцу, называвшему себя инженером. Уж этот-то, казалось, должен был быть специалистом. Но, познакомившись с ним, я очень скоро убедился, что он ничего не понимает в конструкции доменных печей. Оказалось, что в Бельгии он был химиком в лаборатории. И в Бельгии и в Германии лучшей подготовкой для доменного техника считалось пребывание в лаборатории. Практики по доменному производству он не имел. Когда происходил взрыв или какой-либо несчастный случай, он терялся и ничего не понимал.

Как же такой человек мог вести производство? Очень просто. В его распоряжении находились доменные мастера, которые и вели плавку. Они получают готовую лечь, выстроенную по чертежам той или иной фирмы, и умеют на ней работать. Они знают, что и как нужно делать, чтобы печь работала, знают, как ликвидировать аварии и несчастные случаи. Вот такие иностранные мастера и вели производство почти на всех южных заводах.

Случай, о котором мне пришлось давать заключение, был настолько простым (чугун попал на мокрый заводской пол), что я даже не подымался на колошник доменной печи. Кладка горна не имела охладительных устройств и каких-либо приспособлений, предохранительных от побегов чугуна. Самопроизвольные побеги могли часто повторяться, и я предложил окружить огнеупорной кладкой колонны, предупредив, что иначе колонны могут пропасть.

Мое предвидение вскоре сбылось, правда – не на Таганрогском заводе, где администрации пришлось осуществить мое предложение, а на Дружковском, где тоже работали печи Люрмана.

Это произошло как раз в то время, когда Онуфрович вернулся из-за границы. Я обратился к нему с вопросом:

– Скажите, на заводе Кромпак доменные печи построены по чертежам Люрмана?

– Да.

– Не заметили ли вы, обнажены ли там опорные под шихту колонны?

– Нет, там их окружили огнеупорной кладкой.

Таким образом, за границей исправили опасную ошибку Люрмана, которой слепо придерживались иностранцы в России.

IV

Вскоре на Таганрогском заводе вновь произошел взрыв, но уже не чугуна, а газа, и очень скверный взрыв, причинивший значительные разрушения.

Вагнер опять послал меня на экспертизу. На этот раз я обязан был взобраться на колошник. Поднявшись, я там увидел нечто такое, что не поверил своим близоруким глазам, и попросил чертеж колошника.

Я увидел так называемый открытый колошник – совершенно открытый, как в самых старинных печах, – и трубу большого диаметра, прободающую этот колошник. По этой трубе подавался доменный газ в общий газопровод; часть газа, конечно, выделялась в атмосферу и горела. При таком устройстве всегда возможен взрыв.

Спрашиваю заведующего производством:

– Как вы могли допустить такую конструкцию?

– А что? Я не понимаю вашего вопроса.

– При такой конструкции горит газоотвод, и всегда возможен взрыв:

– Почему? У нас, в Бельгии, сколько угодно таких печей, а взрывы бывают очень редко.

– Да ведь у вас в Бельгии температура на колошнике 70–80% редко доходит до 100°. А здесь вы работаете, имея температуру на колошнике в 300°. Газ всегда загорается и, загораясь, портит газопроводную трубу. Но это еще пустяки. У нас часто бывает зависание колош; при осадке может обнажиться конец газоотводной трубы и произойти взрыв. И потом, у вас колоссальная дымовая труба в 70 метров высоты. Давление газа в газопроводе очень низкое. В любой момент может образоваться разрежение, в газопровод будет засосан атмосферный воздух, и опять-таки будет гореть труба, и даже может последовать взрыв.

– Да, разрежение может образоваться, но взрыв не произойдет, потому что на трубе у нас установлен манометр, по которому мы следим за давлением. Как только видим, что в газопроводе устанавливается атмосферное давление, так тотчас принимаем соответствующие меры – закрываем клапан и выпускаем газ в атмосферу.

– А если прозеваете? Ведь гораздо проще закрыть колошник. При высокой температуре газа ваше устройство совершенно непригодно.

Словом, на заводе, который построили бельгийцы, я увидел столь нелепое и опасное колошниковое устройство, какого не встречал ни на одном из захолустных заводов Урала. Думаю, что ни один русский инженер не допустил бы у себя такого устройства, а Люрман допустил, очевидно, по настоянию бельгийцев.

В результате моей экспертизы бельгийцам пришлось поставить обыкновенный засыпной прибор Парри, который закрыл колошник. Этого было, конечно, недостаточно.

Меня многому научило посещение Таганрогского завода. Я увидел, что представляют собой заводы, выстроенные иностранцами, и каковы техники, приехавшие к нам из-за границы вести доменные печи, которых не решились доверить русским инженерам.

V

Однажды я вновь получил просьбу генерала Вагнера поехать на Таганрогский завод и произвести экспертизу по поводу взрыва в мартеновском цехе.

Явился я в мартеновский цех, где начальником был знаменитый бельгиец Менестре, а его помощником – инженер Шелгунов.

Я сказал "знаменитый Менестре" и считаю нужным объяснить это. Менестре – самородок, выдвинувшийся еще молодым из рабочих. Он считался таким артистом в ведении томасовских операций; что о нем говорили: "Менестре не может испортить ни одной операции". При ближайшем знакомстве Менестре оказался милым человеком, каких я не встречал среди бельгийских техников, командовавших на заводах Юга.

Менестре спросил у меня:

– Чем я обязан вашему появлению у нас в цехе? У нас ведь мартеновский цех, а вы никогда не были мартеновским техником по той простой причине, что там, где вы работали, как мне сказал инженер Шелгунов, не было мартеновских печей.

– Да, это верно. Но ведь печь Мартена – это печь Сименса, а печей Сименса на Урале очень много. Пудлинговый процесс на Урале ведется в газовых печах; мне пришлось проектировать и построить две газовые печи, а заведовать – десятком, поэтому я кое-что понимаю в газовых печах, хотя я и не мартеновец.

Менестре, Шелгунов и я вместе расследовали несчастный случай. Он оказался самым простым; взрыв произошел при впуске газа в печь оттого, что из нее не был предварительно вытеснен воздух.

Инженер Шелгунов показал себя при этом разбирательстве знающим техником и порядочным человеком, т. е. он не старался обелить виновника взрыва. Но он тоже выразил недоумение, почему я столь свободно разбираюсь в процессе, происходящем в мартеновской печи. Я установил, что виновником взрыва является мастер, и заявил, что в своем заключении я укажу на несоблюдение им элементарных правил подачи газа в печь.

– Какие же это правила? В чем они заключаются?

– А вот в чем. Очень давно, в 1873 году, в "Горном журнале" появилась статья А. Скиндера о печах Сименса. В то время у нас только начинали строить генераторы и газовые печи. В статье Скиндер сообщил, что он первый задумался над вопросом, зачем рыть ямы для газогенераторов, не проще ли построить наземный генератор? Но Скиндер сомневался в том, пойдет ли тогда газ в печь и не произойдет ли взрыва, потому что генератор, расположенный в яме, обладает так называемой, естественной тягой, а у наземного генератора такой тяги, не будет. Однако его сомнения рассеял рабочий, который на вопрос Скиндера сказал: "Газ на огонь завсегда пойдет, и взрыва не будет". Этими словами было установлено правило: перед впуском газов в печь надо разжечь в ней огонь, вытеснить продуктами горения свободный воздух из рабочего пространства и регенераторов, а затем "на огонь" смело пускать газ. Ваш мастер отлично знает это правило, но в данном случае он не выполнил его и должен понести наказание. Менестер и Шелгунов согласились с моим заключением.

VI

С Менестре мне еще раз пришлось встретиться, но уже в качестве заведующего доменным производством. Таганрогский завод купил у Сулинского мартеновский чугун; договором было обусловлено максимальное содержание серы в чугуне; и вот однажды получаем письмо Таганрогского завода о том, что содержание серы в чугуне превышает максимальное, кажется, 0,8%, допускаемые условиями договора. Я вызвался поехать на завод, чтобы выяснить дело. По приезде на Таганрогский завод я направился в мартеновский цех, нашел там Менестре и спросил:

– Вы бракуете мой чугун, мосье Менестре, вероятно, вы получили сернистую сталь и сказали, что виноват мой чугун.

– Менестре этого не говорил; Менестре говорит: "Дайте мне какой угодно чугун, и я сделаю из него хорошую сталь".

Для объяснения слов Менестре нужно сказать, что в Таганроге мартеновские печи работали с очень малой присадкой чугуна в шихте и изменение содержания серы на 0,02–0,03% мало отражалось на среднем содержании ее в шихте.

– Но тогда кто же забраковал мой чугун за высокое содержание серы?

– Это дело конторы, а не мое.

– Я пойду к директору и скажу ему, что вы не бракуете моего чугуна.

Придя в контору, я предложил директору (им был бельгиец, Нев, интересный тип техника-жулика) вызвать химика, который производил определение серы в чугуне, чтобы выяснить причины разноречия в анализах Сулинского завода и Таганрогского. Нев согласился, и в конторе появился, химик-бельгиец.

– Скажите, пожалуйста, как вы производите определение серы в чугуне?

– Так, как надо.

– Но ведь вы должны знать, что содержание серы получается неодинаковым при разных способах определения? Как же определяли серу вы в сулинском чугуне?

– Так, как надо.

– Вы не хотите мне говорить, тогда я вам скажу, что мы определяем серу по весу сернистого кадмия, т. е. способом Шульте, который считается самым лучшим в настоящее время. А как вы берете пробу чугуна от чушек?

– Так, как надо.

– Вы не хотите мне и этого сказать, но вы должны знать, что если взять пробу от верхней корки чушки, то получится максимум серы, а если, от нижней, то – минимум. Мы просверливаем чушку насквозь и берем пробу от всего веса стружки.

– Мосье Нев, – продолжал я, – в договоре не указан ни способ определения серы, ни способ взятия пробы от чугуна; при таком положении ваша рекламация не имеет значения и забраковать чугуна вы не можете, но я вам предлагаю технически правильный выход: я с вашим химиком возьму пробу чугуна, разделю ее пополам, ваша лаборатория определит серу по способу Шульте; наша – тоже, и мы сличим.

Нев, видимо, плохо разбирался в этом вопросе и сказал мне:

– Если Менестре не забракует вашего чугуна, то приму его и я.

Менестре не отказался от своих слов, а чугун был очень нужен заводу, – и инцидент был исчерпан.

Но фамилия Нев напомнила мне последний случай моей экспертизы на Таганрогском заводе. Задули доменную печь № 2, и при пуске газа в паровые котлы произошел взрыв. Это – самый обыкновенный в доменной практике случай, но здесь, в Таганроге, необыкновенной оказалась причина взрыва.

Директор Таганрогского завода Нев сделал заказ на газопровод и газоочиститель котельному заводу "Нев-Вильде и Ко", т. е. самому себе. Естественно, что приемка готовой установки была очень снисходительной, вернее, совсем не было произведено технического испытания установки.

Когда пустили газ в газоочиститель, то в нем обнажился водяной затвор, в газоочиститель засосало воздух, отчего и произошел взрыв в топках паровых котлов. Но отчего обнажился водяной затвор? Клепка газоочистителя была сделана в высшей степени небрежно и чеканка швов совсем не была произведена; вода из газоочистителя вытекла за то время, пока печь набирала дутье и наполнялся газом газоочиститель.

Отсутствие чеканки было настолько очевидно, что отрицать причину утечки воды было нельзя. Непонятной осталась только небрежность персонала доменного цеха, не заметившего утечки воды из газоочистителя. Тем не менее, я не слышал, чтобы кто-нибудь был привлечен к ответственности за этот возмутительный случай взрыва газа.

VII

С уходом Кинкеля заводом стали управлять сами братья Пастуховы. Во время этого "междуцарствия", как мы говорили, они поручили мне составить проект третьей доменной печи и начать ее постройку.

Для консультации по наиболее важным вопросам заводской жизни Пастуховы пригласили инженера Василевского – очень опытного, старого инженера, живущего постоянно в Москве. Пастуховы долго уговаривали его стать директором завода, но Василевский решительно отказался, сказав, что не может покинуть Москву.

Он согласился лишь регулярно, через короткие промежутки времени посещать Сулин, осматривать цеха, давать советы и распоряжения. Пастуховым пришлось пойти на такой компромисс. Таким образом, в период "междуцарствия" к нам время от времени наезжал Василевский в роли наполовину директора, наполовину консультанта.

Приступая к проектированию, я должен был разрешить довольно трудную задачу: какие размеры придать новой печи? Американский опыт указывал, что больших размеров антрацитовой печи придавать нельзя. О том же свидетельствовал и мой личный опыт в Сулине: я имел много случаев убедиться, что даже с теми не большими печами, которые мы имели в Сулине, происходят постоянные расстройства при работе на антраците.

После долгого размышления я сказал Пастухову:

– Большой печи мы строить не можем, но и повторять такую маленькую, как № 1, тоже нельзя, хотя я убежден, что она работает лучше другой именно потому, что она маленькая.

Между прочим, Пастухов часто говорил мне:

– Как хорошо работает наша малютка. Если бы и ее сестра работала так же!

– Надо проектировать что-то новое, более современное, – продолжал я, – надо использовать американский опыт.

Пастухов согласился.

В конце концов я решил построить доменную печь № 3 в 20 метров высоты, предполагая, что она будет постоянно работать с более значительной добавкой кокса, чем № 2; а если почему-либо вздорожает антрацит, то она будет работать и на одном коксе; и наоборот, когда будут подниматься цены на кокс или затруднительно будет приобретать, то печь будет работать с малой добавкой кокса, например 1/4.

Не менее серьезным был вопрос о воздуходувной машине; это наиболее дорогое устройство надо заказывать за границей, и именно в Америке, как я настаивал. Изготовление такой машины требует продолжительного времени. Следовательно, приступая к постройке печи, следует заранее заказать машину, чтобы она была своевременно готова.

Я составил данные для заказа машины и написал запрос фирме Аллис в Чикаго.

Вскоре эта фирма ответила нам следующим образом: Вы заказываете машину на подачу такого-то количества воздуха. Конечно, мы можем сделать такую машину, но вот что мы вам предлагаем. Мы только что сделали одну машину для Алабамского завода, которая хорошо показала себя там в работе. Если вы закажете нам такую же машину, то мы сделаем копию с первой; машина будет изготовлена скорее (все модели готовы) и обойдется вам дешевле, несмотря на то, что она большей мощности, чем заказанная вами.

К письму был приложен чертеж машины, сделанной для Алабамского завода. Мы посоветовались и решили принять предложение фирмы Аллис.

Машина вертикальная, скороходящая, которую мы через некоторое время получили из Америки, имела очень оригинальную конструкцию. Машина эта разобщаемая, т. е. ее вал состоит из двух частей, которые соединяются муфтой; машина имеет два цилиндра, один высокого давления, малого диаметра, другой – низкого давления, большого диаметра. Если отделить одну часть вала от другой, то можно работать одним цилиндром. Если требуется большая мощность, следует работать другим цилиндром, диаметр которого больше. Если нужна полная мощность машины, нужен максимум дутья; тогда муфта соединяет обе части, и работают два цилиндра.

Идея этой машины мне чрезвычайно понравилась. Я говорю так подробно об этом потому, что меня впоследствии упрекали, зачем я заказал такую чрезмерно сильную машину. Машина была действительно сильная, но она могла работать с использованием половины своей мощности и, кроме того, как я уже говорил, излишняя мощность заводу ничего не стоила, но могла пригодиться, учитывая недостаток дутья на заводе и отсутствие запасной машины, давая дутье в случае необходимости на две печи.

Идея этой машины не была понята моими преемниками, и потому машина всегда работала двум я цилиндрами на малых оборотах, что, конечно, причиняло неудобство в работе. Это-то и было причиной нареканий на меня. Однако виноваты были лишь мои преемники, не сумевшие разобраться в оригинальной и остроумной конструкции машины и использовать ее. Теперешний профессор Карнаухов, будучи студентом-практикантом после моего ухода из Сулина, был свидетелем того, как помощник заведующего говорил:

– Как только уедет заведующий, я попробую эту сильную машину – увеличу число оборотов.

И он действительно попробовал. Увеличивая число оборотов, он получал хорошие результаты, увеличивалась выплавка чугуна. Но приезжал заведующий и говорил:

– Зачем вы форсируете плавку? Это вредно для печи.

Однако молодой инженер был прав,– нельзя было говорить о вреде форсировки хода печи, в которой шихта оставалась сутки. Эта машина нашла себе признание позже. Уже при советской власти, когда восстанавливались заводы, один инженер предложил перевезти эту машину из Сулина в Юзовку. Машину перевезли, и, посещая Юзовку, я имел удовольствие видеть, как работает заказанная мною машина. Она совершенно спокойно давала 40 оборотов в минуту. Сейчас машина находится в резерве.

VIII

Теперь оставалось установить конструкцию, поперечные сечения и профиль печи. Это довольно легкая задача. Была выбрана конструкция печи, повсеместно принятая на юге, которую мы, русские инженеры, предпочитали: так называемая шотландская. Затем пришлось строить новые каупера. Наши старые каупера были спроектированы Люрманом, и мне оставалось только повторить их с той лишь разницей, что я ввел американскую арматуру, так как в Америке я видел в действии медные клапаны, охлаждаемые водой. Из Америки мы выписали только один клапан, а остальные по американскому образцу сделали в Сулине; бронзовые части отлил Клюев.

Для кауперов нужны дымовые трубы. Установить размеры трубы – простое дело, и можно было бы не рассказывать о том, какую трубу я выстроил, однако история постройки труб на южных заводах в то время представляла интерес, и я коснусь ее здесь.

Постройкой труб занимались подрядчики-иностранцы. Подрядчик, немецкий инженер, по нашему запросу прислал партию рабочих, и они стали выкладывать трубу по моему чертежу. Вскоре приехал хозяин, немецкий инженер. Узнав, что наша труба будет иметь 50 метров высоты, он покачал головой:

– Вы думаете, что такая высота будет достаточна? Вы думаете, что такой трубы хватит для дыма от кауперов двух печей?

– Да, я так думаю.

– Вы рискуете.

– Чем?

– Тем, что тяга будет недостаточна. Трубу надо делать выше.

– Вот как? Посмотрите на нашу старую трубу, которая стоит рядом с воздвигаемой.

– Ну и что же?

– Она тоже тянет дым от кауперов двух доменных печей.

– И что же?

– Она имеет всего 43 метра высоты; она железная и старая, в ней есть дыры. Неужели кирпичная труба без дыр, которая на 7 метров выше и имеет тот же диаметр, будет тянуть хуже?

Немец не нашелся, что ответить. Но я понял его. Подрядчики и фирмы, которые строили дымовые трубы на юге, старались делать их преувеличенно высокими, так как цена трубы возрастает пропорционально квадрату высоты.

Вот почему в доменном цехе Таганрогского завода, при двух печах, дающих не более 200 тонн чугуна, выстроена была труба в 70 метров высоты, тогда как самые большие печи Америки, дающие 400–500 тонн чугуна в сутки, не имеют таких высоких труб.

Затем немец-подрядчик – с позволения сказать, инженер – спросил меня:

– А где же у вас фундамент под трубу? Ведь у вас нет никакого фундамента. Труба стоит прямо на почве.

– Да, но это материк, как мы, русские, говорим: он прочнее всякого нового фундамента; у меня и под доменной печью нет фундамента.

Он опять ничего не ответил, но покачал головой. Прошло 35 лет, я побывал на Сулинском заводе и видел, что моя труба, как и домна, стоят благополучно, несмотря на отсутствие фундаментов. Когда в одной компании инженеров я рассказал этот случай о трубе без фундамента, один из присутствующих сказал:

– Вот если бы вы, Михаил Александрович, были в те времена в Керчи, то могли бы увидеть кое-что посмешнее. Когда я приехал туда на студенческую практику, то был очень удивлен тем, что постоянно слышал взрывы. Что такое? Оказывается, подготовляют фундаменты для печей и труб. Рвут динамитом и убирают скалы для того, чтобы выложить на их месте фундаменты. И никому в голову не приходит, что эти скалы – естественный фундамент, который несравненно прочнее всякого иного, который потом будет возведен.

IX

Молодых Пастуховых не удовлетворял сложившийся порядок, при котором им самим приходилось управлять заводом с помощью наезжавшего из Москвы Василевского, наполовину директора, наполовину консультанта. Им хотелось чаще выезжать из Сулина, где-нибудь более весело проводить время и, главное, не нести ответственности за состояние завода. Поэтому они все время подыскивали директора и, наконец, нашли его. Этим директором оказался уральский инженер С. А. Гайль, бывший управитель Пашийского завода Камского акционерного общества.

Гайль называл себя поляком. Ко мне он сразу стал относиться недружелюбно, и я скоро почувствовал, что ему нежелательно мое пребывание на заводе.

В свою очередь я тоже не взлюбил Гайля. Он был, по-моему, плохим директором. Самая пустяшная бумажка лежала у него на столе по нескольку дней без ответа. Он не ходил в завод и управлял им из своего кабинета. Это был чрезвычайно нудный в разговоре человек. Он скоро почувствовал, что не справляется с делами, и попросил Пастуховых пригласить помощника директора.

Пастуховы, которые успели разочароваться в Гайле, согласились, рассчитывая, вероятно, что помощник в будущем сможет заменить директора. Начались поиски помощника.

В одно утро Гайль вызывает меня к себе в кабинет:

– Вы знаете, что я ищу помощника?

– Знаю.

– Я обратился к Грум-Гржимайло. Вы с ним знакомы?

– Знаком.

– Он ответил мне телеграммой: "Не могу принять ваше предложение. У вас есть Павлов". Что это значит?

– Вам следует спросить об этом Грума.

– Кроме него я обратился с таким же предложением и к Корвин-Круковскому. Он ответил, что на таких-то и таких-то условиях согласен переехать в Сулин, но одновременно спрашивает, как относится к этому Павлов. Я ничего не понимаю, объясните мне, причем тут Павлов?

Я, конечно, понял, почему мои товарищи-инженеры, хорошо знающие меня, так ответили Гайлю, но считал излишним объяснять это ему. Поэтому я ответил:

– Буду очень рад, если здесь станет работать Корвин-Круковский.

– Значит, я могу написать ему, что Павлов не только не возражает, а даже будет очень рад.

– Да, так и напишите.

Таким образом, в Сулине появился мой старый сослуживец Г. О. Корвин-Круковский. Я предвидел, что от этого только выгадаю, – знал, что с Корвин-Круковским буду решать все вопросы гораздо скорее, чем с Гайлем.

Действительно, Круковский сразу же, по мере сил, стал мне помогать. Он стал посредником между мной и Гайлем, отношения с которым у меня все более портились.

Круковский скоро заметил, что Гайль не справляется с делами. Однажды Гайль, уезжая на несколько дней в Харьков по делам, сказал Круковскому:

– Тут у меня накопилось много нерешенных дел. Так вы, пожалуйста, не накапливайте в мое отсутствие новых, а сами решайте все вопросы, не стесняясь согласованием их со мной.

Круковский потом мне и другим инженерам с гордостью рассказывал, что он разобрал все дела: и те, что были накоплены Гайлем, и те, что возникли в его отсутствие; на столе не осталось никаких бумаг. Приезжает Гайль, спрашивает:

– Где же бумаги?

– Бумаг никаких нет.

– Как так? Ведь тут у меня оставалось много нерешенных дел.

– Все уже решено.

Гайль, к удивлению, остался доволен. Так шли дела и дальше: Гайль накапливал дела, а затем уезжал по делам, а Круковский за это время очищал его письменный стол от бумаг. Я просто не понимал, за что платят деньги такому директору, и не скрывал своего мнения о Гайле от Пастуховых. Пастуховы, однако, все же держались за него, ибо Гайль был старым и солидным инженером, которого никто не заподозрит в легкомыслии, а гораздо более энергичный и способный Корвин-Круковский, очевидно, считался ими слишком молодым для того, чтобы заменить Гайля.

X

Я знал, что служить с Гайлем долго не смогу, что мне надо лишь дослужить до окончания срока контракта 7–8 месяцев; но я с сожалением видел, что мой контракт кончится в то время, когда новая доменная печь еще не будет готова для задувки. В это время уже начался промышленный кризис. Спрос на чугун падал, заводы испытывали финансовые затруднения; постройка моей печи уже поэтому затягивалась, и на задувку ее в конце 1900 года нельзя было рассчитывать.

Но куда мне уходить? Я прочел в свое время в газетах об открытии Екатеринославского высшего горного училища. Я понял, что это высшее учебное заведение нового типа. Училище будет готовить инженеров двух специальностей: горных инженеров и металлургов для промышленности юга. Более сокращенный и более связанный с местными потребностями производства курс. Но все же это – "высшее горное училище", а не какой-нибудь техникум; будет выпускать инженеров, а не штейгеров.

Все это меня заинтересовало. Я подумал: "А может быть, я смогу быть там профессором?" Мне всегда казалось, что быть профессором – большое счастье. Я думал, что профессор – свободная личность, что ему не приходится ни заискивать, ни унижаться, ни прислуживаться; проф. Сушин был для меня живым примером такого профессора. Но я пока не предпринимал никаких шагов для разрешения вопроса о возможности перехода в высшее учебное заведение.

Как-то раз на завод прибыла экскурсия кадетов Новочеркасского кадетского корпуса. Ко мне в мою конторку пришел их руководитель, полковник, и сказал:

– Мои кадеты хотят видеть ваш цех, но они не понимают, что в нем делается, а мне хотелось бы, чтобы они это поняли. Не можете ли вы дать им кое-какие объяснения?

– Почему же нет? С удовольствием. Если ваши кадеты интересуются, я покажу им чертеж доменной печи и расскажу, что в ней происходит. Но только им придется некоторое время постоять, так как сесть здесь некуда.

Кадеты охотно согласились постоять, и я, развесив чертежи, начал объяснять им устройство доменной печи, а затем и то, что в ней делается. Начал я не совсем уверенно, будучи по природе застенчивым человеком, но потом увлекся и говорил около часа. По окончании полковник поблагодарил меня и сказал:

– Да ведь вы – будущий профессор.

– Почему?

– Потому что я не ожидал даже, что мы все будем слушать ваши лекцию о доменной печи с таким удовольствием, с таким интересом. Вы так хорошо говорили и объясняли, что вам обязательно надо стать профессором.

Эти случайные слова, может быть, более любезные, чем правдивые, опять напомнили мне о моем желании стать профессором. Не надеясь на благоприятный исход, я все же решил выяснить, можно ли рассчитывать на переход в Екатеринославское высшее горное училище.

Я узнал, что директором училища назначен инженер Сучков, который до того времени служил в Харькове. Мне захотелось поговорить с Сучковым.

Летом 1900 года приезжаю к нему в Харьков. Встречаю человека очень симпатичного и доброго на вид.

Расспрашиваю об училище. Наконец, задаю вопрос:

– Как же у вас обстоит дело с персоналом для преподавания специальных предметов?

– Это, знаете ли, очень трудная задача, – нелегко найти подходящих преподавателей-специалистов.

– Так вот, мне хотелось бы преподавать у вас. Я могу преподавать металлургию чугуна, а если нужно, то и металлургию железа.

– Конечно, нужно! Я очень рад вашему предложению. Вы избавили меня от чрезвычайно тягостной заботы. Очень, очень будет хорошо, если вы будете у нас читать. Никого другого на эту вакансию я искать не буду. Только уж, пожалуйста, не раздумывайте.

– Нет, будьте спокойны. Только, знаете ли, я должен закончить на заводе постройку доменной печи.

– Так что же? Кончайте свою доменную печь, а потом приезжайте; ведь курс металлургии чугуна начнется во втором полугодии, т. е. в январе 1901 года.

– Хорошо, это очень меня устраивает.

– Значит, мы условились? Вы даете слово, что будете у нас преподавать?

– Даю слово.

– А я вам даю слово, что никого другого не буду искать.

Все устроилось так быстро и так легко, что я просто не верил своей удаче и не понимал причин этого. Лишь впоследствии, приехав в Екатеринослав, я узнал, что Сучкову навязывали другого кандидата, очень для него неприятного, так как этот кандидат принадлежал к враждебной ему группировке, и для Сучкова было очень кстати, что вдруг появился инженер Павлов, не связанный ни с какими враждующими профессорскими группами, которого он мог пригласить и затем заявить, что место уже занято, что курс металлургии железа будет читать Павлов.

О своей поездке к Сучкову и результатах ее я рассказал Круковскому, как старому приятелю. Он сказал мне:

– Завидую вам, Михаил Александрович. А знаете ли вы, что будет самым хорошим, самым привлекательным в вашей новой карьере?

– Что?

– Да ведь три месяца в году вы – свободный человек, Вот здесь вы прослужили четыре года, а пользовались ли вы хоть раз отпуском?

– Ни разу.

– И если вы еще четыре года прослужите, все равно не отдохнете, – и не потому, что нас не пускают, а потому, что сами вы чувствуете: уедете, а без вас может случиться то, другое, третье.

– Да, это верно. Но, с другой стороны, в моей новой жизни будут и отрицательные стороны.

– Какие?

– А деньги-то? Ведь вы сами всегда думаете о деньгах, а сейчас забыли о них.

– Да, сначала вы будете получать значительно меньше, чем здесь. Но потом придут и деньги. Я думаю, что вы будете хорошим профессором. Вы можете написать письмо директору горного департамента Иосса и попросить его сделать вас и. о. ординарного профессора, а не экстраординарного, – это все же даст вам больше.

– Нет, я не напишу.

– А я думаю, что впоследствии напишете, и Иосса исполнит вашу просьбу.

– Почему?

– Да хоть бы потому, что он дядя вашей жены.

– Нет, я этим не воспользуюсь.

– Посмотрим. А как у вас сейчас с деньгами?

– Сейчас у меня на сберегательной книжке лежит восемь тысяч.

– Так вот, – сначала вы проживете их, а потом опять начнете наживать.

Пророчество Круковского сбылось. Я действительно сначала прожил все свои сбережения, а потом, они стали возвращаться ко мне.

X

Когда я заявил, что собираюсь уйти с завода, Гайлю пришлось решать, кого же взять вместо меня. Я рекомендовал Пастуховым А. М. Брезгунова, с которым познакомился на Макеевском заводе. Он раньше Горного института окончил университет и производил впечатление солидного, основательного человека, уже хорошо знакомого с доменным производством. Но Гайль сказал Пастуховым, что для доменного цеха ему не нужно русских инженеров, которые будто бы ничего не понимают в антрацитовой плавке, что следует пригласить немца.

Гайль, очевидно, считал, что хотя немец никогда в глаза не видел антрацита, но будет хорошо вести дело уже по одному тому, что он немец. Таким немцем оказался некий Зиммерсбах, который недавно появился в Краматорском заводе и которому было очень лестно стать "директором доменных печей", именно "директором", а не заведующим, как именовался я.

Вскоре Зиммерсбах явился на завод. Я его встретил без всякой неприязни и всячески старался ввести в курс дела, ибо в его руки переходило начатое мною дело, – ему предстояло закончить постройку третьей доменной печи по моим проектам.

Приехав, Зиммерсбах не сразу принял от меня цех: по его просьбе я продолжал в течение некоторого времени исполнять свои обязанности. Он несколько раз отлучался, ездил на Краматорский завод, где завел себе невесту, русскую немку, женился и затем стал заниматься делами.

В этот период произошел один эпизод, о котором стоит рассказать. Однажды перед моим отъездом из Сулина ко мне явился по-видимому, сильно нуждающийся человек, отрекомендовался инженером Венгелем, окончившим Рижский политехнический институт и спросил:

– Нет ли у вас места в доменном цехе?

Я сказал, что скоро уезжаю, сдаю дело новому заведующему и не могу принимать кого-либо в цех. Однако Венгель стал говорить, что он в безвыходном положении, крайне нуждается и просит дать хоть какое-нибудь место.

Я решил сказать о его просьбе Зиммерсбаху. Выслушав меня, Зиммерсбах, к моему удивлению, обрадовался, и сразу согласился принять Венгеля на службу. Я не мог сразу понять, на какую роль он предназначал Венгеля, так как все места в цехе были заняты, но скоро это выяснилось. Как я уже говорил, генерал Вагнер ввел порядок, при котором лицами, отвечающими за безопасность производства, могли быть только русские инженеры. Зиммерсбах же был немецким подданным, не знающим к тому же, русского языка. И вот оказалось, Венгель, будучи русским немцем, занял своеобразную должность: он ничем не заведовал ничем не управлял, но отвечал за все несчастные случаи. Вагнер знал о существовании подобных подставных лиц, но ничего не мог поделать с этим. Впоследствии Венгель подучился практике доменного дела, и через 15 лет я увидел его заведующим доменным производством Таганрогского завода.

XI

Зная, как относится ко мне Гайль, я при отъезде из Сулина решил принять некоторые меры предосторожности.

В большом хозяйстве, например, в доменном, всегда может оказаться недостача или излишек того или иного материала или продукта. По книгам числится такое-то количество, а в наличии может быть и меньше. При желании можно состряпать обвинение в недобросовестности, в растрате и т. д. Для того чтобы никто не мог обвинить меня в чем-либо подобном, я решил подсчитать перед отъездом все наличие на складах и оформить это соответствующим актом. Самым ценным материалом является конечный продукт производства – чугун. Я знал, что у меня не могло быть недостачи чугуна, а мог быть только избыток. Так и оказалось – я оставил заводу гораздо больше чугуна, чем числилось по книгам. Я сказал бухгалтеру своего цеха, что у меня все приведено в порядок, что нам необходимо составить акт: "такого-то числа проверена наличность чугуна на складе, причем в наличности оказалось столько-то" и скрепить этот акт своими подписями. Чугун был сложен аккуратными штабелями, каждый штабель равнялся одному вагону, поэтому подсчитать наличность было очень легко. Подсчитали, составили акт. С этим актом я пошел к Гайлю (Пастуховых не было на заводе) и сказал:

– Вот акт о наличии чугуна. Фактически чугуна на столько-то пудов больше, чем числится в отчетности. Можете его заприходовать.

Гайль отнеся к моему сообщению как-то странно: то ли он не понял меня, то ли делал вид, что не понимает.

Я стал сомневаться в том, что он заприходует избыток чугуна, а потому дал своему бухгалтеру копию акта, сказав:

– Пусть акт пока лежит у вас. Я не знаю, что сделает Гайль; он как будто не собирается заприходовать излишек чугуна.

– Хорошо. Потом я вам напишу в Екатеринослав, что из этого выйдет.

Впоследствии бухгалтер сообщил мне, что Гайль не приказал заприходовать избыток, а этот чугун служил Зиммерсбаху для выравнивания производительности печей. В дни, когда цех давал мало чугуна, Зиммерсбах все же показывал в отчетности обычную производительность, заимствуя недостающее количество из созданного мною запаса, пока, мало-помалу, весь мой запас не был израсходован. Между прочим, это часто практиковалось на заводах, но лишь тогда, когда чугун получен в результате своей работы. В данном же случае это было воровство. Меня удивляло не то, что иностранный инженер может позволять себе такую уловку, а то, что директор завода потакает ей.

XII

Вскоре обнаружилась другая уловка Зиммерсбаха. Еще в то время, когда его приглашал Гайль, Зиммерсбах заявил, что директор доменных печей всегда имеет свою лабораторию, что поэтому он желает быть начальником не только цеха, но и заводской лаборатории. Гайль сразу согласился, не видя в этом ничего особенного. Химиком в это время на заводе был некто Беккер. Он поступил незадолго до моего отъезда из Сулина. Случилось это так. Как-то ко мне пришел немец довольно жалкого вида и стал просить работу.

– А что вы можете делать?

– Я окончил Рижский политехнический институт. Я химик.

Как раз в это время наш химик перешел в мартеновский цех, и предложение Беккера пришлось очень кстати. Он водворился в лаборатории.

Затем, приехал Зиммерсбах, принял вместе с цехом лабораторию, а вместе с лабораторией и Беккера.

Когда на следующее лето я, уже будучи профессором, заехал с группой студентов в Сулин, Шелгунов рассказал мне, какие штуки выделывал Зиммерсбах. Оказывается, снабжая мартеновский цех. чугуном, он подделывал анализы, давал неверные сведения о химическом составе чугуна. В мартеновский цех прибывал хороший, малосернистый, марганцевистый, судя по анализам, чугун, а сталь получалась сернистая. Лаборатория же, единственная на заводе, была в руках Зиммерсбаха. Но Шелгунов все же обнаружил обман, посылая одни и те же пробы под разными номерами. Убедившись что Зиммерсбах дает фальшивые анализы, Шелгунов пошел к Пастуховым и рассказал об этом.

Зиммерсбах был, как говорится, разоблачен. Призвали Беккера:

– Как вы могли пойти на такой бесчестный поступок?

– Нет, я честный немец. Я веду лабораторную книгу правильно; анализы записываются правильно. Но когда Зиммерсбах отправлял чугун в мартеновский цех, он говорил мне: "напиши мало серы, напиши мало кремния".

– Почему же вы так делали?

– Потому что я подчинен Зиммерсбаху. Если он говорите "делай так", я не могу делать иначе.

Узнав этот ответ Беккера, Гайль, вероятно, понял, какую, он сделал глупость, назначив начальника доменного цеха одновременно и начальником единственной лаборатории завода.

Еще раньше разоблачения проделок Зиммерсбаха я узнал о другой особенности управления иностранцами цехами с русскими рабочими. В первую же зиму пребывания в Екатеринославе у меня появился мой старый знакомый, бывший монтер Толстопятов и попросил меня дать ему удостоверение об обстоятельствах, получения им легкого увечья. На мой вопрос, на что ему нужно это, Толстопятов сказал, что он ведет процесс с Сулинским заводом о назначении ему судом пенсии за увечье и что он уволен от службы на заводе, так как нанес "оскорбление действием" немецкому мастеру, взятому в цех Зиммерсбахом. Оказалось, из слов Толстопятова, что, водворившись в доменном цехе Сулинского завода, некоторые немцы-мастера прежде всего стали своими методами насаждать в нем дисциплину, причем иногда не стеснялись прибегать к "рукоприкладству". Однажды мастер замахнулся и на монтера Толстопятова, но получил "сдачу" раньше, чем нанес удар.

– В цехе теперь такое настроение, – сказал Толстопятов, – что такие мастера недолго продержатся.

Шелгунову удалось избавить доменный цех от них раньше, чем негодование рабочих дошло до предела.

Зиммерсбаху пришлось со стыдом покинуть Сулинский завод, проработав в нем около года. Его место занял, и надолго, рекомендованный мною А. М. Брезгунов, о котором вспомнили, хотя и поздно, Пастуховы.

Не лишне остановиться здесь на вопросе: что побудило Зиммерсбаха подделывать анализы чугуна?

Видя, что работать на таких основных шлаках, какие держал я, трудно, Зиммерсбах применял свой способ расчета шихты – по сумме кремнезема и глинозема, доводил ее до 50%, хотя при 8–9% глинозема такая сумма дает сильно сернистый чугун. Сернистого чугуна скопилось в цехе так много, что Шелгунову пришлось разработать особый способ передела этого чугуна в мартеновских печах. Этот способ он описал в "Горном журнале" в 1904 году.

Инцидент с Зиммерсбахом, по-видимому, поколебал и положение Гайля; по крайней мере, он счел за лучшее вскоре оставить завод. Директором сделался Шелгунов.

Что касается Зиммерсбаха, то, вернувшись в Германию, он устроился недурно. Он сохранил за собой навсегда титул "директора", организовал конструкторское бюро, а затем сделался профессором металлургии.

Знакомство со мной он поддерживал до последних дней своей жизни. Присылал мне чертежи своего бюро, свои книги ("Химия кокса"), оттиски своих статей (писал он очень часто) и, наконец, приглашения на торжественные акты.

Кратковременное пребывание Зиммерсбаха в России дало ему повод и возможность опубликовать ряд статей в немецких журналах. Им была описана воздуходувная машина Сулинского завода и дан чертеж ее, составленный по-моему поручению чертежником Федоровым по эскизам с натуры (фирма Аллис, как водится, не дала чертежа). В другой статье им была дана таблица профилей антрацитовых печей Америки – копия таблицы из моего отчета Пастуховым. Наконец, Зиммерсбах опубликовал профили, условия и результаты работы уральских древесноугольных доменных печей по моему отчету о командировке на Урал, копию которого я дал Зиммерсбаху.

Во всех этих статьях Зиммерсбах добросовестно ссылался на меня, но это дало повод некоторым нашим инженерам делять мне упрек за то, что о моих работах узнают от немецкого инженера Зиммерсбаха, читая немецкие, а не русские журналы.

Упрек справедливый, я заслужил его.

XIII

Осенью 1900 г. моя печь стояла готовая; в ней была выложена кладка из превосходного огнеупора. Старые сулинские домны выкладывались из кирпича, который изготовлялся на самом заводе. Но завод разрастался, шла деятельная постройка мартеновских печей, и маленький завод не справлялся с выделкой всего необходимого кирпича. Покупать его на другом заводе стоило очень дорого, и я рассчитал, что выгоднее купить кирпич в Германии. Я списался с одной силезской фирмой, и она гарантировала мне поставку кирпича самого наилучшего качества по цене 60 коп. пуд. Кирпич был получен; я произвел испытание его и убедился, что он, действительно, отличного качества; уложил этот кирпич на лещади, в горне и заплечиках; в шахту шел местный кирпич.

Уехал я поздней осенью, задувку же печи решили отложить ввиду невыгодно сложившейся конъюнктуры. Кладка была хорошо высушена, и надо было лишь следить, чтобы она не испортилась от непогоды. Если кирпич смокнет, а затем наступит мороз, то вода, замерзая, будет рвать кирпич мелкими трещинами. При оттепели вода пройдет глубже и по этим трещинам, затем опять смогут наступить морозы, и кирпич в конце концов будет окончательно испорчен. Такая опасность особенно велика на нашем юге, где зимой морозы часто сменяются оттепелями.

Я настойчиво предупреждал об этом, просил следить за печью, указывал, что в случае небрежности дорогая кладка горна будет испорчена. Между тем, так именно и случились: за печью никто не следил, и когда, впоследствии ее задули, то оказалось, что кладка слой за слоем осыпалась.

Мне было очень больно услышать об этом от Брезгунова.

При моем отъезде не был еще закончен монтаж газопроводных труб и воздуходувной машины. Эти работы были выполнены уже при Зиммерсбахе.

Что касается печи № 1, то мой первый и единственный капитальный ремонт ее был закончен еще летом 1900 года. Печь получила горн диаметром почти в 3 метра; такого размера были горна американских печей в 1 1/2 раза большей высоты. Одежда фурменной зоны – из чугунных плит, уже оправдавших себя на печи № 2. Кладка лещади была выложена в клепаном кожухе, прежде отсутствовавшем, что вызывало раздвигание колонн расширяющейся кладкой лещади.

XIV

Когда в Сулине стало известно, что я собираюсь стать профессором в Екатеринославе, то вслед за мной к такому же решению пришел и Терпигорев. Ему представлялся случай, который мог долго не повториться. Терпигорев съездил к Сучкову; тот и ему обрадовался так же, как и мне, и предложил Терпигореву преподавать горное искусство.

Терпигорев уехал в Екатеринослав несколько раньше меня, так как чтение лекций по горному искусству начиналось на полгода раньше, чем по металлургии.

Я постарался уехать из Сулина до морозов, так как летом у меня родился сынишка, и я боялся везти его в Екатеринослав зимой.

Опять мне пришлось прощаться со своими рабочими, служащими цеха и товарищами-инженерами; опять это было тягостно и трогательно.

С некоторым беспокойством я думал о прощании с Гайлем, который должен будет казаться любезным при расставании. От меня тоже требовалось притворство, а я этого не выносил. Но Гайль нашел очень простой способ избавиться от этого. Мне передали от него письмо, очень любезное, сплошь состоящее из комплиментов; заканчивалось оно сообщением, что он должен спешно выехать в Харьков и просит извинения, что не может лично попрощаться и проводить меня. Я, конечно, с радостью извинил его и мысленно поблагодарил за догадливость.

На следующий день я со своей семьей благополучно прибыл в Екатеринослав. Мой маленький сынишка, теперешний профессор-доктор, был завернут в мех и отлично вынес переезд.

Екатеринославское высшее горное училище

Часть вторая, Глава шестая, VI, фрагмент. Автор рассказывает об изготовлении чертежей в "Атлас доменных печей".

Тогда я обратился к своему сулинскому чертежнику Пономареву, который в свое время неплохо, снимал копии с чертежей, привезенных мною из Америки, и выполнил проект доменной печи № 3.

Пономарев по-прежнему служил в Сулине. Он превратился в служащего заводской конторы и имел много свободного времени. Я послал ему чертежи, литографскую бумагу, литографские чернила и дал некоторые указания. Первый раз он начертил не особенно удачно, кое-что на литографском камне не вышло, но в дальнейшем он чертил вполне удовлетворительно.

Так, чертеж за чертежом, он выполнил все 127 таблиц первого издания моего «Атласа доменных печей»; чертежная работа мне обошлась дешево, а Пономарев считал, что и он заработал хорошо.

Дополнительные ссылки

• Сулинский металлургический
• Павлов М. А.
• Из сочинений Менделеева

Поиск на сайте

Книга Памяти

Книга Памяти воинов, призванных из Красносулинского района и погибших на фронтах Великой Отечественной войны

Контакт

Нам интересно ваше мнение, замечания и дополнения.
Читатели ждут ваши материалы, относящиеся к тематике сайта.
Администратор сайта
admin@krsulin.ru

Прогноз погоды

Красный Сулин

Наш хостинг-провайдер